— Изр, ты думаешь, самое главное для меня — цвет стен или куча одежды? — пристально всматривалась в его глаза Летуана.

— Нет, — печально качнул он пропыленной вишневой гривой, — я точно знаю, тебе это совершенно не важно. Но мне так хотелось, чтобы наш дом изменился, стал таким, какой больше нравится тебе. И я сам стану другим… уже стал, когда понял, насколько глуп и слеп был. Занимался чем угодно, только не тем, что для меня дороже всего в жизни. Твоим счастьем, любимая. Настоящим, откровенным… я хорошо помню, как это было. Сердце обливается кровью от понимания, что сам, своими собственными руками лишил себя всего самого лучшего и светлого.

По его щеке скатилась скупая слезинка, и магистр, неожиданно смутившись, как подросток, низко опустил голову, пряча невольное свидетельство своего раскаяния.

— Любимый… — Лета крепко прижала его к себе, погладила роскошные волосы и, почувствовав под ладонями песок и комочки сгоревших прядей, сказала вовсе не те слова, которые рвались с языка: — Пойдем-ка купаться. Не хочу, чтобы такой красивый дом пах дымом Рандолиза.

Магистр согласно кивнул и, вмиг избавившись заклинанием от одежды, перенес себя и жену в огромную серебряную купель, стоящую посреди купальни. Здесь стены по-прежнему оставались белоснежными, но по ним густо вились так хорошо знакомые Летуане виньетки из фиалок и ирисов.

— Кстати, — пробормотала алхимичка, с удовольствием подставляя утомленное тело магическим мочалкам, — у меня есть зелье… несколько капель — и твои узоры сойдут.

— Не хочу… — прошептал ей на ушко магистр, подтягивая плавучий столик, уставленный любимыми блюдами Летуаны. — Ты ведь создала их с любовью, я сразу понял. И почему ты говоришь только о моих? — заинтересовался он через минуту.

— Мне узоры сделал кеори — мы искали способ не отдавать его Маржидату. Или Рандолизу, как я теперь понимаю, — огорченно призналась она.

— От Рандолиза там давно остался только облик, — хмуро сообщил магистр, крепче прижимая к себе жену, — поэтому не думай о нем, любимая. Теперь я могу точно сказать, куда пропадали адепты из академии Айгорры и провинциальные целители и ведьмы. Он уже давно кормит живой мрак попавшимися ему в сети магами и успел превратиться в настоящего монстра. Безжалостного, коварного и хитрого, как все безумцы.

— Кстати, — вспомнила Лета, — а где моя ученица?

— Любимая, дай ей небольшой отпуск. Пусть сама разберется со своими чувствами и желаниями. Судя по тому, что я узнал и увидел, принцесса далеко не легкомысленная болтушка, каких большинство среди ее придворных девиц.

— У нее и сестры такие же. Но ты прав, один день я ей дам. А потом засажу за учебники, у нее способности к алхимии.

— Боюсь, — помедлив, чистосердечно сообщил Изрельс, — твоему младшему брату это очень не понравится.

— А вот это и будет последней проверкой его чувств, — неожиданно жестко заявила Летуана. — Я не для того загораживала собой девушку от оборотней, чтобы мой брат посадил ее в свое болото. Мне Дарочка теперь как младшая сестра, и я уверена, она заслуживает настоящей любви.

— Ты совершенно права. — Изрельс твердо решил больше никогда не спорить с женой и теперь просто перевел разговор на другое: — К слову, я дал своему адвокату распоряжение предъявить иск к кайсамскому хану за незаконную торговлю жительницами Айгорры и свободных королевств. До судебного разбирательства или мирового соглашения девушки с острова Наслаждений будут жить в столице, в особняке Кадерна. Они уже договорились с Даурбеем, прямо сегодня и переправят.

— Спасибо, любимый, — нежно погладила его по щеке жена. — Я очень надеялась, что ты встанешь на мою сторону в этом вопросе.

— Во всех вопросах, всегда и везде я буду только на твоей стороне, счастье мое. А теперь скажи мне, пожалуйста… ты еще не передумала завести малыша? Когда сегодня градоначальник Маржидата обрадовал Тодгера сообщением, что у принцессы появился малыш, я вдруг очень позавидовал ученику.

— Изр… — изумленно прошептала неожиданно покрасневшая Летуана, не решаясь так сразу признаваться, что он угадал ее самую сокровенную мечту.

— Любимая… тогда не будем откладывать, — нежно, но крепко привлек ее к себе магистр, решительно отбрасывая все мысли о делах, магах, учениках и родичах.

И заодно обо всех остальных. Подождут денек… или несколько.

* * *

— Предательница, — беззлобно ворчала про себя принцесса, бредя следом за бойкими слугами, тащившими на носилках ее спящего хозяина.

Пропажу наставницы она обнаружила только здесь, во дворце Даурбея. А потом так же мгновенно исчезли Мальгис и Кадерн, пообещавший прийти, как только брат проснется. Последним сбежал Даурбей, на ходу отдав слугам приказ устроить гостей в лучших комнатах и выполнять все их требования.

Разумеется, Дарочка прекрасно понимала, как сильно все они устали. И сколько душевных и магических сил истратили в том страшном бою, потому и торопятся искупаться, поесть и отдохнуть. Она и сама просто мечтает упасть на мягкий диванчик, спина до сих пор холодеет от ужаса при одном только воспоминании. Ведь Дарочка устояла там лишь из-за сковавшего все тело последнего заклятия Рандолиза, хотя ей неистово хотелось забиться под стол или под диванчик.

Но теперь, несмотря на искреннюю благодарность за спасение и заботу, одновременно искренне возмущалась бесчувствием магистров. Жизнь и здоровье Тодгера, который большую часть битвы сражался с негодяем в одиночку, должны были волновать его друзей значительно сильнее. Тем более — родных брата с сестрой.

Хотя Летуану можно понять, Изверг ее даже спрашивать не стал, не слышала принцесса ни словечка, хотя нарочно прислушивалась. А вот Кадерн, похоже, больше беспокоится о своем месте придворного мага, чем о родичах.

— Ваша комната, госпожа, — широко распахнула перед ней двери служанка. — Сейчас поможем раздеться и искупаться, вода в купелях всегда теплая и ароматная.

Вообще-то она только перед обедом купалась, хотела сказать Дарочка, но вспомнила дым и пыль жуткого старинного храма и безропотно побрела в купальню.

А когда вернулась, посвежевшая и с небрежно собранными под ленту еще влажными волосами, обнаружила в своей комнате незваного гостя.

Вернее, своего хозяина.

Он полулежал в глубоком кресле, одетый в черные штаны и выпущенную наружу шелковую рубаху цвета чертежной туши. И на фоне этой жгучей черноты казался почти синим, как утопленник. Да и узоры, украшающие лоб и скулы, добавляли его облику трагизма.

— Не мне его жалеть! — обнаружив, что уже шагает к креслу, собираясь погладить этого синюшного бедолагу по щеке, героическим усилием воли остановила себя принцесса.

— Дарочка, — расслышав звук ее шагов, распахнул прикрытые глаза Тодгер, — ты уже кушала?

— Нет… — растерялась девушка, явственно расслышав в его голосе беспокойство.

— Садись.