красоты. В других пьесах, да и в этой есть эпизоды, в которых благородство сочетается с силой, но, мне кажется, они слишком коротки. Например, в ”Юлии Цезаре”[555] хваленая сцена между Брутом и Кассием перед началом битвы при Филиппах, имеет, по-моему, большой недостаток. Эти два философа, два последних римлянина — этим сказано все — дают волю своему гневу, словно простолюдины. То, что Шекспир взял у Плутарха, превосходно, но я не могу восхищаться тем, что он добавил от себя. Англичане скажут, что это естественно. Но это не та естественность, что присуща Эдипу и Филоктету[556].

Я говорю с вами о ”Юлии Цезаре”, потому что эта пьеса все время передо мной. Я внимательно перечитал ее в связи с моей собственной трагедией ”Брут и Кассий”[557], которую я также печатаю. Я внес необходимые, как мне кажется, поправки. Мне удалось убрать длинный монолог Порции в третьем акте. Наконец я избавил пьесу от множества недочетов, но их все равно будет предостаточно. Я также немного изменил посвящение, обращенное к вам; думаю, оно стало лучше. Я очень резко отозвался о ”Спартаке”[558], теперь же я смягчил выражения, ничего не изменив в моей общей оценке его.

Как видите, мне нравится отдавать вам отчет в моих трудах; надеюсь, вы поступите так же: вы знаете, как я чувствителен к знакам вашей дружбы и до какой степени вы можете полагаться на мою. Одно из самых моих больших удовольствий — время от времени получать те прекрасные стихи, которые вы умеете сочинять. Прощайте. Хорошенько заботьтесь о вашем здоровье, драгоценном для словесности и для всех, кто вас знает. Не сообщаю вам никаких политических новостей, так как предполагаю, что они доходят до вас быстрее и вернее, я же ни с кем не вижусь. Обнимаю вас как любящий брат и добрый друг.

М.-Ж. де Шенье

«ПОСКОЛЬКУ МНЕ ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ ТОСКЛИВО...»

Лондон, Ковент-Гарден[559], Hood’s Tavern.[560] Пятница, 3 апреля 1789, в 7 часов вечера

Поскольку мне здесь очень тоскливо после довольно скверного ужина и я не знаю, куда пойти в ожидании времени, когда можно будет явиться в каком-нибудь обществе, я попытаюсь незаметно убить полтора часа, марая лист бумаги, который я велел принести. Совершенно не знаю, о чем буду писать; меня это мало беспокоит. Каким бы бессмысленным и пустым ни было мое занятие (а оно вряд ли превзойдет в этом отношении беседу двух англичан, что едят за соседним столиком и время от времени произносят несколько исковерканных французских слов, чтобы дать мне понять, что они знакомы, а вернее, что они не знакомы с моим языком) я, быть может, найду когда-нибудь эти небрежно набросанные строки и не без удовольствия (ибо приятно вспоминать плохое, отошедшее в прошлое) припомню, как мне однажды довелось печально ужинать здесь в полном одиночестве.

Те, кто несчастливы, любят одиночество и ищут его. Оно для них — большая отрада, но еще большее,— зло. Ведь тогда причина их грусти беспрестанно предстает перед их умственным взором, и единая, беспримесная печаль, от коей ничто не отвлекает, властвует ими; они со слезами перебирают в памяти то, что уже сотни раз перебирали со слезами; они без устали вкушают горечь, они с болью думают о прошлом и настоящем, и даже мысль о будущем доставляет им страдания: хотя к ней неизменно примешивается слабая надежда, опыт рождает недоверие, и это беспокойство есть мучительное состояние. Привыкаешь ко всему, даже страдать. — Да, вы правы, это совершенная правда. — Если бы это не было правдой, я не был бы жив. И вы сами, быть может, тоже умерли бы; но причиной этой пагубной привычки является очень опасная вещь. Причина состоит в том, что страдание утомило ум и иссушило душу: эта привычка — не более чем полный упадок сил. Ум становится бессилен взвесить и рассмотреть все с верной точки зрения, дабы воззвать к святой первозданной природе и ополчиться на жестокие и несправедливые человеческие установления; в душе нет сил, чтобы возмутиться искусственным неравенством между бедными людьми, чтобы восстать против несправедливости, сбросить гнетущее бремя. Душа повреждена, унижена, простерта ниц; она привыкает страдать, как мертвые привыкают сносить тяжесть могильного камня: ведь они не могут его сбросить. Вот что значит привыкать ко всему, даже к страданиям. Да хранит Бог моих друзей от этой грустной привычки! Маленькие печали умягчают душу, большие — ожесточают и разъяряют. В первом случае человеку нужны общество, развлечения, беседа друзей; во втором он избегает всего этого, ибо знает, что все это никак не может его утешить, а он считает несправедливым огорчать других, в особенности если это бесполезно для него самого. Быть может, он также отчасти стыдится дать понять, что дружба, ее нежная речь, ее ласковый взгляд и рукопожатия не могут исцелить его ран: а между тем, вид и участие моих друзей всегда мне помогали, даже если полностью не исцеляли.

Но здесь я одинок, предоставлен самому себе, покорен своей тяжкой судьбе и мне не на кого опереться. Как прекрасна независимость! Счастлив тот, кого желание быть полезным своим старым родителям и всей своей семье не заставляет отказаться от честной и независимой бедности! Быть может, когда-нибудь я стану богат. Пусть тогда плоды моих мук, моих горестей и тягот оградят моих близких от подобных тягот, горестей и мук. Пусть благодаря мне они избегнут унижения! Да, именно унижения. Я прекрасно знаю, что со мной не происходит ничего, что может задеть мою честь; прекрасно знаю, что подобное со мной не случится никогда: это зависит только от меня самого, отсюда моя уверенность. Но тяжело видеть, что вами пренебрегают, что вам закрыт доступ в какое-нибудь общество, которое считает себя выше вас; тяжело видеть если не презрение, то во всяком случае высокомерную вежливость; тяжело чувствовать — что же? что вы ниже кого-то? — Нет, но что кто-то воображает, что вы ниже его. Эти знатные, даже самые лучшие из них, так хорошо дают вам по всякому поводу заметить, какого они высокого о себе мнения! Они так часто изображают уверенность в том, что превосходство их состояния проистекает от превосходства их заслуг! Они добры так сурово-безучастно; они придают столько значения чувствам своим и себе подобных и так мало — чувствам тех, кто якобы стоит ниже их! Если какая-нибудь маленькая неприятность задевает тщеславие тех, кого они называют равными себе, они