подумал, что было бы неплохо составить из моих размышлений на эту тему, созревавших на протяжении многих лет, простую и убедительную книгу.

Но когда я присмотрелся ко всему этому ближе, оказалось, что эти истины не менее опасны и ненавистны, чем другие; ибо когда мы определяем, что значит писать хорошо и что значит писать плохо, почти невозможно, чтобы множество плохих писателей не узнали себя; и читатели, которые одновременно являются авторами или имеют друзей-писателей, одобрят в ваших советах лишь то, что они сами или их друзья делают или могут сделать. Все остальное или оскорбляет их, будучи выше их разумения, или вызывает смех как вещь бредовая; кроме того, если вы полагаете, как и следует, единственными основаниями хорошей литературы благородство души и свободу мысли, то навлекаете на себя ненависть всех тех, чья жизнь и чьи писания исполнены подлости и раболепия, а также всех тех, кто платит им за это унижение, ибо и те, и другие чувствуют, что их презирают. Таким образом, что бы вы ни говорили, вашей правдой, часто бесполезной, вы неизбежно наживаете себе врагов. Тем не менее я решил поверить голосу моей совести, который твердит мне, что намерение быть полезным всем, не вредя никому, будет ясно видно по незамысловатой простоте этого сочинения и что такое намерение дает мне право предпринять этот труд: ибо я уверен, что никогда не пожелаю ни богатства, приобретенного ценой свободы, ни дружбы государей и вельмож, или приближения к ним, ни похвал отдельных лиц, ни зачисления в какой-нибудь музеум[577] академию или другое ученое братство, ни, наконец, никаких королевских или литературных премий; ибо я твердо решил никогда не находиться там, где мысль не свободна, не знать иного водителя, кроме разума, иного предупреждения, кроме требования справедливости, иного покровителя, кроме закона. Я смогу, насколько мне позволят мои способности, искать правду, не таясь, найти ее, не затемненную предрассудками, коих у меня нет, и сказать ее так, что ни корысть, ни расчет, ни опасения не уменьшат моей искренности и не заставят меня молчать. Я не пожелал даже, чтобы более достойные соображения остановили мое перо. По этой причине я воздержался от дружбы с некоторыми честными, заслуженными людьми, другом коих быть почетно, а слушателем — полезно, поскольку иные обстоятельства или отличные от моих понятия заставляют их поступать или думать иначе, чем я. Дружба и непринужденная беседа требуют По меньшей "мере совпадения принципов. Без этого бесконечные диспуты вырождаются в ссоры и приводят к озлобленности и взаимной неприязни. Кроме того, мне было бы горько предвидеть, что мои друзья с неудовольствием прочтут то, что я всегда собирался написать. Потому у меня оставалось только это средство избежать, написав то, что я хотел, упрека в коварстве и неблагодарности; ибо одно из двух: или дружба препятствует вам сказать то, что вы считаете правдой, или, если вы всегда говорите правду, вас обвиняют в неучтивости и называют человеком невыносимым, грубым, над которым общество не властно, а дружба не имеет никаких прав.

Таковы мотивы и цель этого сочинения. И поскольку то, что хорошо сказано в двух словах, нельзя сказать лучше в трех, а хорошая книга — не та, что говорит все, но та, что заставляет много думать, я лишь изложу мои основные идеи, не развивая их до конца; я дам читателю возможность самому додумать многое: и, охотно ограничив себя пределами моих способностей, я изберу стиль не приукрашенный, но ясный; буду не страстным и увлекательным, но понятным и убедительным; буду стремиться не столько к блестящему и многословному красноречию, сколько к энергичной и содержательной краткости: и я буду доволен, если этот труд покажется скорее слишком сжатым, нежели слишком длинным и если достойные мыслители одобрят его цель, тон и принципы; если моя лаконичность породит в них некоторые сожаления, а мое сочинение побудит их создать нечто более прекрасное и если они скажут, что к моему труду можно многое добавить, но невозможно что-либо из него изъять.

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ СТАНИСЛАВУ-АВГУСТУ, КОРОЛЮ ПОЛЬСКОМУ, ВЕЛИКОМУ ГЕРЦОГУ ЛИТОВСКОМУ

Сир

Г-н Маццеи вручил мне медаль — почетный дар Вашего Величества. Он также дал мне знать, сколь благосклонно Вы отнеслись ко мне, сочтя достойным перевода на польский язык мое сочинение “Уведомление французам”, опубликованное несколько месяцев тому назад[578].[579]

Мое радостное удивление можно сравнить с моей почтительной благодарностью. Уже давно внимательно следя за всем, что совершается на земле ради победы разума и улучшения человеческого рода, я не остался равнодушен и к тому, что происходит в Польше, и мне хорошо известны характер Вашего Величества и ценность подобной поддержки для честного человека. Поэтому должен признаться, что надпись на медали не может не внушать мне чувства некоторой гордости, ибо она напоминает мне, что только чистота выраженных мною принципов и страстное желание быть полезным доставили мне эту честь и побудили Вас отыскать в толпе неизвестного Вам человека, чтобы почтить его столь лестными знаками Вашего одобрения. Вы, Ваше Величество, приветствовали пожелания и разделили озабоченность человека, для которого не может быть счастья до тех пор, пока он не увидит Францию спокойной и мудрой; который вздохнет с облегчением, как только все люди познают всю полноту своих прав и обязанностей; которому причиняет боль отстаивание каждой группкой своей правды, защита законнейших прав нечестными, насильственными средствами и который хотел бы, наконец, чтобы утверждение своей правоты проходило благоразумно.

Если опубликованное мною с такими намерениями сочинение, каким бы оно ни было, переживет породившие его обстоятельства (а не исключена возможность, что память об оказанном Вашим Величеством предпочтении поспособствует ему в этом), тогда то обстоятельство, что подобный труд снискал благосклонное внимание коронованной особы, явится одной из ярких черт, характеризующих наш век, нашу эпоху. Но эта деталь, конечно, будет едва заметна в картине жизни человека-государя, вся жизнь коего, одушевленная единым стремлением, станет чередой усилий, ведущих людей, его сограждан, к здоровым общественным установлениям и возвышающих их до состояния свободы; который, намереваясь заложить или укрепить у себя на родине основы справедливой и сильной конституции, потратит на это столько же стараний, сил, энергии, сколько до сих пор их тратили короли на притеснение человеческого рода и увековечивание его рабства и позора. В одном из мифов рассказывается нечто подобное о Тесее[580]; а если бы историки древности добавили к его имени имена еще одного-двух царей, приписывая и им эту божественную мысль даровать людям счастье, дав им свободу, и добровольно