казачества, декларация Объединенного Совета Дона, Кубани и Терека не могла принести существенного вреда, но на общем деле она должна была отразиться весьма неблагоприятно. Упоминание о «демократических началах» как бы являлось упреком Главному Командованию за отсутствие этих начал в его политике – и упреком, исходящим от авторитетных военных лиц, занимающих ответственное положение. «Объединенные действия по вопросам внешних сношений» указывали на эмансипацию от Главного Командования и нарушали то единство общего фронта перед иностранцами, которое было так важно в этот момент. «Последние Новости» при ближайшем участии казачьего представителя, г. Харламова, тщательно раздували и углубляли значение происшедшего «раскола», указывая на необходимость для казачества самостоятельных действий.

Совершенно ясно, что центр тяжести всего спора с казачьими атаманами сосредоточился в вопросе «о праве самостоятельных сношений». В самом акте об образовании Объединенного Совета указывалось только на «объединенные действия», против чего Главное Командование, конечно, ничего не возражало. Но неявно за этим сквозило утверждение самостоятельности сношений, что Объединенный Совет стал фактически проводить в жизнь.

Престижу Главного Командования наносился удар из собственных рядов. Необходимо припомнить, с каким трудом отстаивался Главнокомандующим принцип единой русской власти и как этот принцип был дорог для всех, кто за русской эмиграцией видел не только одних распыленных беженцев. Однако Объединенный Совет упорно стоял на своей позиции.

Только тогда, когда для самих атаманов требовалась действительная защита, они забывали о своих суверенных правах и обращались за помощью к Главнокомандующему.

В письме от 7 июня 1921 г. Донской атаман генерал-лейтенант Богаевский после обыска, произведенного у него союзной полицией, напуганный обывательскими слухами о грозящем ему аресте и высылке в советскую Россию, просил заступничества генерала Врангеля перед англичанами и писал: «Пусть еще раз сделают у нас обыск, заберут все, что у нас еще осталось: мы бессильны… Но погибнуть из за жадности некоторых мерзавцев – слишком тяжело…»

Однако сознание своего бессилия не мешало Объединенному Совету принимать очень высокомерный тон по отношению к генералу Врангелю. Рядовое казачество очень отрицательно относилось к таким проявлениям «суверенности». В письме от 26 февраля 1921 г. командир Кубанского корпуса генерал-лейтенант Фостиков писал войсковому Кубанскому атаману генерал-майору Науменко: «Наши атаманы Букретов и Иванис нас обманули и мы чтобы иметь своего представителя и защитника выбрали Вас своим войсковым атаманом для того, чтобы Вы, защищая интересы кубанцев, шли рука об руку с Главнокомандующим, которого мы считаем единственным руководителем вооруженных противобольшевистских русских сил. Мы – солдаты и приказ нашего Главнокомандующего для нас закон. Мы против Вашего разрыва с Главнокомандующим, это говорит наша совесть в защите интересов Кубанского корпуса и общего нашего русского дела. Мы – солдаты, а посему разрешений политических и экономических вопросов на себя не берем. Мы воюем за счастье России и Кубани. Политическая и экономическая работа принадлежит Вам с Главнокомандующим. Втягивать в политику своих подчиненных офицеров и казаков мы не имеем права».

Разрыв с Объединенным Советом произошел в вопросе о Русском Совете, условием вхождения в который атаманы поставили реконструкцию его состава и признание Главнокомандующего «техническим органом», подчиненным коллективному Совету.

В ряде заседаний, созванных по этому поводу, представители Русского Совета, естественно, потребовали ответа на главные вопросы: отказывается ли Объединенный Совет от права самостоятельных сношений и допускает ли возможным выступления своего представителя г. Харламова на столбцах «Последних Новостей», не только обливающего грязью Главнокомандующего, но отрицающего армию вообще?

Из протоколов этих заседаний вырисовывается интересная картина. Один из казачьих представителей, г. Букановский, заявил, что «казаки не рассматривали никогда Главнокомандующего носителем Всероссийской Верховной власти, ни Колчака, ни Деникина; только в Крыму, по договору, общегосударственные сношения передавались Главнокомандующему». Другой представитель, г. Скобцов, сказал, что «Россия антибольшевистская не только здесь: и в Париже, и в Совещании Послов, и в Совещании Учредительного Собрания… Харламов действует по полномочию объединенного казачества, и в образе его действий казачество неправильностей не усматривает… Право самостоятельных внешних сношений вытекает из конституции отдельных казачьих образований…»

Пропасть между двумя течениями была, как видим, слишком велика. 12 июня 1921 года Русский Совет признал договор с казачеством 22 июля в 1920 г. расторгнутым по вине казачьих правительств. Сообщая об этом войсковым атаманам, Главнокомандующий писал: «Я считаю своим долгом заявить, что я по-прежнему буду неустанно заботиться о казаках, наравне с прочими частями возглавляемой мною армии. Если Вам угодно будет посетить войсковые лагери, я не сомневаюсь, что Вы лично в этом убедитесь».

Ответное постановление Объединенного Совета, полное упреков по адресу Главнокомандующего, было с восторгом перепечатано в «Последних Новостях» в № 367 от 29 июня 1921 г. Гг. Милюков и Харламов думали этим опубликованием окончательно погубить престиж генерала Врангеля не только среди общественного мнения, но и среди самого казачества. Однако расчеты эти оказались неверными.

Все осталось по-прежнему. Заботы Главнокомандующего о казаках простирались до того, что в конце 1921 г. почти возник конфликт с французами, желавшими в первую очередь вывести части из Галлиполи, а затем с Лемноса: генерал Врангель настоял, чтобы в первую очередь эвакуировались казаки, заключенные в «водяной тюрьме». Казачество по-прежнему верно шло за своим Главнокомандующим и по-прежнему восторженно встречало его появление в казачьих частях.

От всей этой истории остался лишь документ человеческого честолюбия.

Следует отметить, что много позже, перед самой Генуэзской конференцией, объединенные атаманы прибыли в Париж и при содействии г. Харламова имели свидание с «учредиловцами» и г. Милюковым.

Но в ряде других подобных документов, действий, разговоров и слухов, – он рисует нам интересную картину того, как все эти нажимы слева протекали безболезненно для организма армии: левые друзья не имели доступа к ее сердцу. Все эти действия необычайно осложняли и без того трудное положение Главнокомандующего: лишали его материальных средств, создавали трудность в сношениях с иностранцами, возбуждали шатание в беженской среде.

Но в глубинах армии – они только спаивали ее со своим Главнокомандующим. Для солдат, казаков и офицеров не имело никакого значения, сколько голосов будет иметь казачество в Русском Совете, но для них было существенно важно знать, что на вершине всего стоит человек, который провел с ними тяжелый поход, не бросил, продолжает о них заботу и воюет со всеми за их существование.

Но, может быть, еще важнее было сознание того, что человек этот несет на себе бремя российской власти, пусть теперь непризнаваемой и эфемерной, но для каждого дорогой и близкой: ибо только это сознание оправдывало страдания людей и делало их пребывание на чужбине нужным и осмысленным.

Глава III. Около армии

В борьбе с левой общественностью Главнокомандующий, естественно, нашел себе союзников среди правых.

Необходимо отметить, что