— Не могу. — Неужели она не понимает? — После всего, что я рассказал тебе.

— А теперь ты решил быть деликатным? — Ее глаза блеснули холодом и осуждением. — Я ничего нового от тебя не услышала. Все это было, когда ты впервые поцеловал меня. — Она оседлала его. — Все это было, когда ты спал со мною в Чизуэлле. Когда в первый раз прикоснулся ко мне. Когда потребовал, чтобы я душой и телом отдалась тебе. Когда я стояла перед тобой на коленях в Олдфилде и когда я стояла на четвереньках перед зеркалом. — Она принялась ритмично двигаться на нем, и он, проклятие, опять почувствовал возбуждение. — Так почему же все это мешает тебе сейчас, если не помешало тогда?

— Я должен был рассказать и предоставить тебе выбор, — Его тело бунтовало против его сдержанности. — А тогда я просто не мог устоять. Не мог. И даже сейчас не могу. — Он открылся перед ней весь и выставил перед ней на обозрение все свои слабые места.

— Ты не настолько благороден, как тебе хотелось бы. — Она обхватила его член — до бесстыдства крепко — и ввела его в себя.

Он неоднократно пытался остановить ее — сколько раз она слышала от него: «Лидия, я хочу не этого»? — но сдался перед ее настойчивостью. Однако сейчас ему следовало настоять на своем, чтобы потом не презирать себя. И все же он выгнулся, входя в нее поглубже, и застонал. Сознание, что она все еще хочет его, приносило глубочайшее утешение. Сознание, что она, несмотря на все те мерзости, что он рассказал ей, все еще желает, чтобы он дарил ей наслаждение. Добродетельная женщина с нежной душой и кротким нравом никогда бы на это не согласилась.

Она опять оперлась руками на матрац и вперила в него ледяной взгляд.

— Ты, Блэкшир, нехороший человек, — прошептала она.

— Знаю. — Он почувствовал, будто от него оторвали кусок плоти, и закрыл глаза.

— Ты нарушаешь обещания и спишь с чужими женщинами, в тебе нет души.

Его пронзило обостренное скорбью наслаждение.

— Знаю. — И коротко кивнул.

— Ты лег со мной в постель под маской добродетельного человека, каким ты никогда не был.

Он покачал головой, стиснул зубы. Он предал ее. Он предал себя. Ему нечем защититься.

— Ты отшвырнул прочь свою душу, когда пережал вену тому человеку, и тебе никогда-никогда ничего не исправить.

— Знаю. — Еще один кусок плоти был вырван. У него никогда не было желания облекать эту истину в слова. Несмотря на отчаяние, он задыхался от удовольствия. Он замотал головой из стороны в сторону. «Остановись, я больше не выдержу». Ему нужно было сказать это, но он забыл, как произносить слова. Он открыл глаза. И понял, что просить о пощаде нет никакого смысла. Женщина, которая не спускала с него своего взгляда, не знала значения этого слова.

Она смотрела на него, его судья и его мучительница, грозная, как орел, который каждый день пировал печенью Прометея, и он чувствовал себя таким же беспомощным, как Титан, прикованный цепью к скале, полностью открытый ей.

Ее взгляд стал жестче. Ее губы плотно сжались. Она наклонилась еще ниже.

— Я люблю тебя, — выдохнула она достаточно громко, чтобы он мог расслышать.

Он охнул, схватил ее, подмял под себя и погрузился в ее безжалостную любовь, ставшую для него спасением в грозном мире.

И достиг вершины удовольствия, тем самым заявляя свои права на нее, отдавая себя ей, женщине, изломанной настолько сильно, что она смогла полюбить бездушного мужчину.

Он заснул почти мгновенно, он был сильно вымотан, и когда его дыхание стало ровным и спокойным, она выскользнула из кровати, вышла из комнаты и осторожно закрыла за собой дверь. В углу, там, где стоял ее сундук, было достаточно места, чтобы она могла протиснуться. Она села на пол, подтянула к груди колени, уткнулась в них лбом и разрыдалась.

Он никогда не поймет, чего ей стоило выслушать его историю. Никогда. Если бы она хоть чем-то показала, как все это действует на нее, он тут же бросился бы утешать ее. А он достаточно долго носил в душе этот груз, и для него было благом, что кто-то сильный смог выслушать его и осознать всю чудовищность его поступка. А вдруг она совершила ошибку, заговорив с ним так.

Она стиснула кулаки и прижала их к глазам. Ведь она могла бы проявить сочувствие, сказать ему правду. «Ты очень хороший человек, я в жизни не встречала таких, как ты. Тебе выпал губительный хенд, и ты сыграл его не хуже кого-то другого. Состояние твоей души — это не повод, чтобы мне, или тебе, или церкви проклинать тебя».

Наверняка он ожидал услышать нечто подобное. И не поверил бы этому. Он решил бы, что она говорит так, потому что ей противно видеть ту порчу, что проникла в него.

Теперь же он знает, что ее ничего не отталкивает. Худшего, что он мог поведать о себе, оказалось недостаточно, чтобы отвратить ее от него. Она не дрогнув выслушала его признание и ответила таким же признанием.

«Я люблю тебя». Она ладонями вытерла мокрые щеки. Он был благодарен ей за эти слова. Они принесли ему облегчение. Она не жалеет, что произнесла их, даже несмотря на то что дальше ей предстоит мучиться от душевной боли.

Выплакав свое горе, она немного успокоилась и вернулась в спальню. Все еще горела одинокая свеча. Она задула ее и забралась под одеяло. Он во сне что-то пробормотал, повернулся и положил на нее руку. Она замерла, прислушиваясь к его дыханию и наслаждаясь его уютными объятиями.

— Уилл. — Только одно слово. Если он проснется, они поговорят. Если нет, она не станет его будить.

— Мм? — Ее зов подействовал на него, как рыболовный крючок, он мог вытащить его из самого глубокого сна.

Долгий вдох. Долгий выдох.

— Я не могу допустить, чтобы ты дрался на дуэли.

Он не отвечал, и она догадалась, что подыскивает слова, чтоб успокоить ее.

— Не волнуйся. — Он погладил ее по руке. — Спи. Предоставь дуэль мне.

— Я не могу допустить, чтобы ты погиб. И я не могу допустить, чтобы… — «Я не могу допустить, чтобы на твоей совести была смерть еще одного человека». Неужели он не понимает, насколько это важно?

— Дуэль не обязательно заканчивается гибелью. — Он уже полностью проснулся. — Иногда все ограничивается ранением. Одна или обе стороны могут промахнуться. — Его рука замерла на ее запястье, он обхватил его большим и указательным пальцами. — Для меня немыслимо отказаться от защиты твоей чести. Ты наверняка понимаешь это.

— Не понимаю. — От отчаяния ее голос прозвучал глухо. Она уже выложила свои лучшие карты: его долг перед живыми, ее потребность в нем, чтобы раздобыть необходимую сумму, даже ее сердце, которое разорвется, если он погибнет. Что еще у нее осталось? — Я считаю, что о своей чести должна заботиться сама женщина, и никто другой.

— Честь жены — это забота мужа. — Эти слова разлетелись по всей комнате и отдались от самых дальних уголков. Они настолько ошеломили ее, что она даже на две-три секунды утратила дар речи.