Смогу ли я распознать очередную наводку – это, как правило, становится ясно в течение часа, от силы двух часов. На данный момент я уверен, что не сумею идентифицировать вчерашнюю без посторонней помощи. Я пошерлокхолмствую, конечно, пока Шура не вернётся. Но без вас не справлюсь. Нет нормальной зацепки, есть только уверенность, что справиться необходимо. Есть ощущение беспокойства и чрезвычайной важности. Срочности. То самое чувство, что развязка близка.

Описал наводку в журнале, пока не потускнела. Они иногда резко тускнеют в первые же сутки. А иногда не тускнеют вообще. Предсказать не могу. Гулял вчера недалеко от дома, когда настигло. Прибежал, как только отпустило. Изложил в подробностях. Почитайте. Размышляю об увиденном уже более двенадцати часов. Тускнеть увиденное пока не хочет. Закрою глаза – вижу фрагменты, как в очках виртуальной реальности. Минут сорок этой ночью спал.

Чем вчерашняя отличается от предыдущих, холостых или нехолостых. Во-первых, время необычное и место. Почти все прежние наводки советские. Ровно одна была на девяностые в Питере, см. #21 в добросовестном журнале. Остальные – совок. По запаху мгновенно понятно. По тому, как одежда на тебе сидит и на других. По всяким разным мелочам. Даже когда ни черта больше не понятно, всё равно понятно, что родной совок. Это, оказывается, не трюк памяти, что совьет экспириенс был вязкий, густой, телесный и прочая. Так оно, Таня, оказывается, и было.

Вчера был не совок. И даже не новейшая ипостась любимой Родины. Вчера показали Европу. Опять же, мгновенно ясно по запаху. Родина так нигде не пахнет. Остальное соответствовало запаху. Мостовая, здания, кусты, трава, прохожие. Скандинавская одежда на девочке, которая дочка. Думаю, что Финляндия. Не уверен на сто процентов. Прохожих попалось всего трое. Они шли поодиночке, молча и безъязыко. Надписи мне в поле зрения не попадались. Мы с девочкой прошли по городской улице около ста пятидесяти метров, затем перешли по зебре и свернули в парк. Я смотрел/а на девочку и под ноги. Очень мало внимания обращал/а на окружающее. Слушал/а девочку и думал/а о ней. Девочка говорила по-русски. Хорошо, бойко говорила.

Но по ощущению – Финляндия. Небольшой финский город или окраина большого. Думаю, узнал бы улицу, если б увидел. Кроме того, вспоминалось, как мы переезжали в Финляндию с девочкой. За сколько-то лет до того. Дочка во время переезда была маленькая совсем, не старше двух. Получается, лет за пять-шесть до момента наводки переехали. Ещё вспоминался некий мудила грешный, который орал на меня и на девочку по-фински. Он орал, а я понимал/а все финские слова от и до.

По времени есть хорошая нижняя граница. У меня был мобильный телефон. Не смартфон, просто телефон. Серенький, маленький, лёгкий, без всего. Нокия с классической трелью. Когда мы гуляли в парке, на телефон позвонили с незнакомого номера. Я вытащил/а, взглянул/а и не стал/а отвечать. Подумал/а, что это тот самый мудила грешный пытается меня вызвонить с нового номера, чтобы дальше орать. Короче, телефон запомнился. Я тут глянул в интернете старые нокии. Судя по всему, Nokia 2125. Даты запуска этой модели разнятся на сайтах, но не раньше января 2005.

С верхней границей сложней. Вероятно, не позднее нулевых. Телефон был потёртый, но не так чтоб сильно.

Ещё зелёное всё было, и сиренью пахло в парке. Так пахло, что хотелось плакать. Если Финляндия, то напрашивается вторая половина мая.

Итого: Европа, XXI век. Впервые. Однако не в этом главное новшество. Главное новшество – девочка. Появление девочки на свет. То, что я вспоминал/а, пока гулял/а. См. доброс. тетрадку. Описал, как сумел. Трудно было подбирать слова. Начиная с 2018-го, это первый эпизод, который мне кажется недвусмысленно фантастическим. Скажу даже: «глумливо фантастическим». Раньше всё было обыденно, чистая бытовуха.

Очевидно, теперь перед нашим носом подвешена морковка иного калибра. Нас выпускают из лягушатника. Предлагается искать чудесную девочку Дашу и её мать. Видимо, мы сдали зачёт по спасению Вернадского и по изучению общества постсоветских любителей памяти об утерянных книжках. Мы готовы к освоению нового материала.

Вчера это не записал, был слишком зациклен на девочке, но за ночь осенило меня: мама не просто свидетельница чуда, она ещё и в курсе. Она вспоминала чудо, как будто в этом чуде не было ничего неожиданного. Как будто ей что-то объяснили ещё до того, как девочка появилась. Кажется, письменно объяснили. В книжке. Очередное ПЛП? У мамы в памяти сидели куски предложений из печатного текста. «Ничем не отличается от обычного ребёнка», «ничем не отличается от задачи, стоящей перед родителями обычного ребёнка». Мама знала, что это про неё и про девочку, и знала, что́ с этим знанием надо делать. У неё были смирение и душевное равновесие на этот счёт. Её состояние выгодно отличалось от моего нынешнего. Мне очень страшно выходить из лягушатника. Какие-то больно жуткие там чудеса. Прости, Шура. Кажется, начинаю понимать наконец, понимать по-настоящему, каково вам с Вернадским. Прости, если сможешь, всю мою клоунаду.

Но куда ж мы денемся, особенно я. Будем искать. Как только немного отойду, начну отсматривать на гугле улицы финских населённых пунктов. Наверное, можно сделать и фоторобот девочки. Кто-то же их делает, кроме полиции? Если будет фоторобот, можно разослать в русские группы под благовидным предлогом.

Отзвонюсь, когда отойду чуть более, чем немного.

Это я. Совершенно точно

Парк писателей – Хямеэнтие, 35, Хельсинки.

Последний день июля 2020 года

Эту рукопись мёртвого русского, напомню, прочитали не только вы из вашего бесстрастного далёка. Её прочитала и Даша Кожемякина – на скамейке в Парке писателей, утром второго дня своей новой эры. Два раза подряд. Она всю свою жизнь, то есть лет с девяти, читала важные тексты не менее двух раз. Она знала, что читает слишком быстро; знала, что упускает мелкие детали, которые могут оказаться совсем не мелкими.

Никаких сомнений у Даши после второго прочтения не осталось. Была только маленькая последняя надежда: что Nokia 2125 выглядит совсем не так, как мамина нокия из детства.

Минут двадцать Даша цеплялась за эту надежду. Она дождалась прихода Олли, съела его пиццу, бросила Олли, надела шлем, села на велосипед, поехала не в ту сторону, развернулась, доехала до Эйно Лейнон, постояла на обочине, не решаясь достать телефон, потом доехала до Маннергейма, переехала Маннергейма. Ей страшно хотелось в туалет. Это помогало цепляться за последнюю надежду.

Но после Маннергейма Даша не выдержала. Она остановилась, вытащила телефон и