Сара опустила взгляд на письма, разложенные на столе. Она попыталась прочесть их так, как если бы ничего не знала о снадобье – так, как их прочел бы любой другой музыковед. Если исключить секретную формулу Тихо Браге, можно было предположить, что «тайна» заключалась в запретной сексуальной практике, связывавшей Бетховена и его покровителя. А если они делили между собой женщин или мужчин, или Антонию, или устраивали извращенные оргии втроем? Однажды Антония застала их за грязным занятием в пражском дворце, после чего Людвигу пришлось спасать репутацию при помощи писем к Бессмертной Возлюбленной. Даже отсылка к Полс – слепой девочке – могла быть отнесена к современнице Бетховена. К одной из его учениц… или к искусной проститутке.

Находка Сары вызовет целую кучу спекуляций.

Ее размышления прервало громкое «БАМ!». Сара подскочила. С трепещущим сердцем она схватила со стола канделябр и обернулась.

Дверца люка захлопнулась. Затем Сара услышала отчетливый щелчок и звук в проходе внизу. Похоже, в подземелье кто-то был.

– Макс? – настороженно спросила она.

Ни звука в ответ. Поставив канделябр на пол, Сара попыталась поднять дверцу люка. Та не шелохнулась.

С криком Сара рванула дверцу на себя. Безуспешно. Она растерянно огляделась, ища что-нибудь, что могло бы ей помочь – какой-нибудь инструмент, клин, рычаг… Подняв канделябр повыше, она осветила противоположный угол комнаты, который еще не успела исследовать.

…Быть может, это объясняло подобранный ею пенни тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

В углу сидел скелет, скорчившийся в позе зародыша. Пара красных легких туфель на танкетке держалась на костях стопы.

Сара с опаской приблизилась к скелету. Кем бы это тело ни являлось при жизни, теперь оно полностью разложилось. Кости не имели ничего общего с тем непорочно-белым цветом, который можно увидеть в школьных кабинетах анатомии и докторских приемных, – о нет, они были серые, испещренные темными точками. Шея скелета торчала под неправильным углом. На позвонках виднелись обрывки материи, еще несколько витков лежали на полу вокруг туфелек, на конце был завязан неуклюжий узел. Сара подняла взгляд наверх: на потолке крест-накрест пересекались деревянные балки.

Сара попятилась, пытаясь мысленно воссоздать события прошлого. Какая-то женщина оказалась заперта в библиотеке не раньше тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Возможно, ее замуровали случайно. Как долго она пыталась выжить, прежде чем решила покончить с собой? Очевидно, она разодрала собственную одежду и сделала из нее удавку.

Сара содрогнулась. Теперь бедняжке ничем не поможешь. Дрожа от холода, но так и не надев футболку. Сара принялась за работу. Как же ей открыть дверцу люка? Спустя полчаса ее руки были покрыты синяками и ссадинами, а дверца не сдвинулась с места ни на сантиметр.

Она принялась ползать на четвереньках по полу библиотеки, ощупывая его пальцами, ища щелку, болтающуюся доску, все что угодно.

Бесполезно.

Сара знала, что за одной из четырех стен находится ее собственная спальня, но после блужданий по петляющим подземным проходам ее обычно безупречное ориентирование на местности оказалось полностью сбито с толку. Которая из стен? Все они доверху заставлены книжными полками. А если бы здесь имелся другой выход, женщина, которая оказалась заточенной здесь прежде…

Сара покосилась на жалкую кучку костей в углу.

Сейчас наступил момент, чтобы окончательно расклеиться. Никто не станет ее винить, если она впадет в панику, будет вопить или плакать…

Сара поежилась. Ее бил озноб. Подойдя к столу, она взяла наброшенный на спинку кресла плащ и закуталась в него, ощущая кожей прикосновение мягкой материи. Ноздри ее чуткого носа расширились: от ткани исходил запах, но отнюдь не смерти и разложения. Густой, непривычный, почти чувственный… Смолистый… Пряный… Она не смогла определить, что это такое.

Ее веки отяжелели, библиотека то выплывала из фокуса, то вновь обретала резкость… Она засыпает? Сара читала о том, что ситуации крайнего напряжения иногда вызывают сонливость – таким образом тело просто пытается расслабиться.

…Кажется, до нее доносится музыка? Настоящая или воображаемая? Сара начала вполголоса подпевать.

Вариации на тему Диабелли.

В тысяча восемьсот девятнадцатом году издатель по имени Антон Диабелли сочинил тридцатидвухтактный вальс до мажор для фортепиано, после чего предложил пятидесяти венским композиторам написать по вариации. Людвига тогда втянули в кровопролитное судебное сражение с презираемой им невесткой – за право опеки над его племянником Карлом. Здоровье композитора было в плачевном состоянии, да и дома у него царил хаос (каждую неделю от Луиджи в слезах уходила очередная кухарка или горничная, и он постоянно менял одно ветхое жилище за другим). Судя по отзывам современников, ЛВБ находился в полнейшей депрессии и часто бредил. Однако он быстро сумел сочинить на тему Диабелли двадцать две прекрасные вариации вальса. В тысяча восемьсот двадцать третьем году Бетховен вручил издателю окончательный вариант, который включал в себя тридцать три вариации, что было личным рекордом для Луиджи и – возможно, не так уж случайно – составляло на одну больше, чем знаменитые баховские «Гольдберг-вариации».

…Сара продолжала напевать. Подойдя к восьмому номеру, она обнаружила, что слегка пританцовывает, вальсирует, закручивая вокруг себя плащ. Где-то к четырнадцатой вариации к ней вернулось утерянное присутствие духа, а на номере пятнадцать – чувство юмора.

– Grave e maestoso! – промурлыкала Сара, вспомнив пометку на партитуре, указывающую на характер исполнения произведения, которая просто-напросто означала «Серьезно и величественно!».

– Presto! Scherzando! – добавила она и тут же перевела на свой родной английский: – Быстро! Шутливо!

Добравшись до двадцать второй вариации, Сара почувствовала себя едва ли не захмелевшей. «Диабелли-вариации» потрясают воображение меломана. Это Бетховен во всем великолепии своего позднего периода. Все – риск, выдумка и выход за пределы бытия. Людвиг не устраивал революций, не бунтовал против условностей или музыкальных форм своей эпохи. Он просто складывал из них костер и проходил прямо насквозь – на другую сторону.

Когда вариации закончились, Сара уже кричала, выпевала ноты с истерическим напором, подпрыгивая в такт. Ей стало жарко, на коже поблескивали капельки пота.

Сара бросила взгляд на скелет. Нет, она не позволит себе умереть! Она запалит костер из всего мира с помощью…

Снизу, чуть ли не из-под самых ее ног, послышались звуки. Лязг, скрежет, удары. Сара поспешно переместилась к дверце люка. И точно: там кто-то двигался! Она ринулась к столу, чтобы спрятать письма Бетховена. Они должны оставаться в тайне…

Письма исчезли! Где они? И газета тоже куда-то пропала!

Удары стихли, и дверца люка начала медленно открываться.