– Именно! – Родриго снова била дрожь. – Мы не можем с ними всеми драться, а корабль еще не готов!

– Отцу твоему следовало назвать тебя Томмазо[30]! – взревел Барусс и вскочил. Теперь он трясся даже сильнее, чем Родриго. – Ты что, уже не веришь своему капитану? Сомневаешься во мне? Думаешь, я так к креслу прирос, что позволю каким-то солдатам или прелатам мне глотку перерезать? Думаешь, я сдам своих верных людей, а не буду за них драться?

– Капитан, я… – промямлил Родриго, глядя в пол.

– Гроссбарты, вон! И священника заберите! – рявкнул Барусс. Когда братья подошли к двери, он добавил: – К вечерне придите ко мне в комнату, обдумаем свою военную хитрость. А пока мне надо подавить бунт на корабле.

Затем он повернулся к Родриго. К облегчению юноши, гнев капитана выветрился, осталась лишь хитрая ухмылка.

Гроссбарты легко могли просто нести Мартина, но братья предпочли взять его за руки так, чтобы ноги волочились по полу – заодно снесли несколько мелких столиков по пути. Монах всю дорогу исходил слюнями и стонал, а потом оказалось, что третья комната заперта, так что Гроссбарты просто уложили его на пол в спальне Гегеля. Братья подняли крик и орали, пока не прибежала горничная Маргарита, помощью которой они заручились, чтобы перенести кровать Гегеля в комнату Манфрида, лишь бы не спать в одной комнате с Мартином. Справиться с задачей им удалось, лишь сломав раму, выдрав матрас и произведя неизгладимое впечатление на четверых крепких наемников на службе Барусса.

Шагая по темному тоннелю под усадьбой, чтобы исполнить приказы капитана, Родриго вновь вспомнил о своем погибшем брате Эннио. Гроссбарты принесли в его жизнь столько безумия, что у юноши толком не было времени, чтобы поразмыслить о своих проблемах, а не о делах Барусса. Однако новый, катастрофический поворот вновь заставил его задуматься, как братья Гроссбарты могли повлиять на гибель его последнего родственника, и как он сам мог бы предотвратить смерть Эннио, если бы поехал с ним, а не остался дома. Родриго твердо решил, что, как только все это кончится, он пойдет в церковь, и по его щеке пробежала одинокая слеза. Если бы он знал, какой хаос и неразбериха ждут его, плакал бы навзрыд.

Точно над Родриго Аль-Гассур шпионил за ремесленниками, которые трудились в саду. Несколько недель эти люди приходили на рассвете и уходили на закате: весь день валили плодовые деревья, обрезали ветки и связывали их. Судя по тяжеленному валуну, который привезли на двор, а потом приладили к одному из концов, устройство было близко к завершению. Теперь мастеровые хлопали друг друга по плечам после успешного испытания: они подняли камень вверх и позволили ему снова упасть. Хуже того, посмотреть на это явился сам капитан, кухарка вынесла еду и питье, а ее муж Несторе установил масляные лампы: все явно шло к тому, чтобы уговорить мастеров поработать в ночь. Если бы Аль-Гассур и вправду видел тот бой, в котором якобы потерял ногу, он бы сразу узнал эту машину.

Оставив Мартина медленно приходить в себя, Гроссбарты пошли в спальню капитана – впервые за много месяцев, что они провели под его крышей. Комната располагалась по другую сторону привратного зала и занимала целое крыло. Постучав в дверь, ответа братья не получили, но потом Барусс вдруг возник позади них, на лестнице. Капитан высоко поднял голову, и его изломанные зубы блестели в лучах заходящего солнца, которые лились в окна. Отперев медную дверь, он поманил Гроссбартов за собой.

Все трое очутились в клетке: толстые железные прутья тянулись от пола до потолка так, что у двери образовалась вместительная камера. Лишь заперев за собой дверь, Барусс извлек другой ключ и открыл дверцу клетки. Его комната превосходила размером большинство зданий, в какие братья входили за свою жизнь. Справа прямо в пол была вделана громадная ванна – от одной стены до другой. Перешагнув небольшой акведук, уходивший от ванны в противоположную стену, Гроссбарты приметили массивную кровать и письменный стол. Повсюду, кроме бассейна, валялась богато украшенная одежда. Оба мгновенно опознали блеск рассыпанных монет под грудами костюмов. Даже соленый запах из ванны лишь подчеркивал величественную обстановку.

– Лишних предосторожностей не бывает, – объяснил Барусс, закрывая клетку на ключ.

– Прям шикарно, – протянул Гегель.

– Ага, – согласился Манфрид, внимание которого к себе мгновенно приковала ванна: под поверхностью воды мелькнула тень, так что даже волны не пошли; Гроссбарт задержал дыхание, но она так и не вынырнула.

– Нравится, да? – спросил Барусс, встав перед Манфридом и загородив ему вид.

– Что? – моргнул тот.

– Моя собственность.

Добродушный Барусс из коридора испарился, сменившись его вздорным двойником.

– Ясное дело, – ответил Манфрид, глядя прямо в глаза капитану. – Только дурак не оценил бы того, что у тебя есть.

– Оценил или пожелал для себя? – нахмурился Барусс.

– Оценил, конечно, – вмешался Гегель. – Мы же тут по твоей милости, не забывай.

– Ага, капитан, – включился Манфрид и попытался вытрясти из головы туман. – Зачем ты нас позвал сюда во время вечерни, когда нам пристало бы молиться, как всем прочим?

– Молитесь со мной, Гроссбарты.

Голос Барусса дрогнул, и капитан упал на колени перед большим алтарем в алькове, ухватив братьев за плечи и потянув за собой на пол. Он склонил голову так, что борода окутала шею, и зашептал на каком-то новом, не известном братьям языке, а из-под прикрытых век полились слезы. Гроссбарты забубнили молитву на собственном наречии, обращаясь к ростовой статуе Девы Марии с просьбой даровать им терпение, силу и вдохновение. И много золота.

Затем голос Барусса стал жестче, слова вновь зазвучали на понятном языке, и братья принялись вторить его торопливой молитве аминями:

– И даруй рукам нашим и душам нашим силу уничтожить тех, что стоят на нашем пути, нам, царям среди свободных, нам, снесшим муки Иововы, выдержавшим испытания Авраамовы, без отсрочки и отдохновения. Мы не позволим врагам своим оклеветать нас и через нас – Господа и не покоримся тем святотатствующим идолопоклонникам, что правят градом сим и самой Церковью. Мы станем мечом Его и отмщеньем Его против тех, кто предали Бога и человека!

Барусс уже не говорил, а ревел, и от его зверской хватки на плечах братьев остались синяки:

– Мы станем всадниками возвратившимися, Бичом Божиим! Мы прорубим себе путь в пустыни, оскверненные неверными! Мы бросим души их на Судилище разом с их богохульной родней и потомством! Мы возвратим все, что они украли! Мы будем нести смерть, как Он несет, покуда никого, кроме нас, не останется в Святой земле! И какая бы утрата нас ни постигла, мы отомстим за нее врагам Его тысячекратно!