Книга «Прощание с миром» увидела свет в 2013 году (СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия»).

В 2017 году в питерском издательстве «Пушкинский фонд» вышла книга Бориса Слуцкого «Стихи»: собранные Ямпольским воедино четыре томика, с предисловием Никиты Елисеева[80].

Ямпольский, победоносно претерпев нервную битву за вступление в Союз писателей (вкупе со всплывшими обвинениями его в когдатошнем якобы предательстве подельников) и закончив трудовую стезю в качестве мастера по ремонту лифтов, ушёл из жизни в 2000 году.

Путь Болдырева к Слуцкому начался, по существу, с детства, когда мальчик, оставшийся сиротой, перенёс перелом шейных позвонков и на долгие годы залёг за чтение. Был тяжёлый детдом в Хвалынске, затем Саратовский университет, истфак, директорство в магазине «Букинист», собирание самиздата, недреманное око КГБ, изгон из Саратова, Переславль-Залесский, Загорск, семья, скудные литературные заработки на критической ниве и почти всё это время — Борис Слуцкий. Сперва — дистанционная любовь к Слуцкому. Читал всё, что выходило в свет, собирал всё, что ходило по рукам. Потом они сблизятся, и Слуцкий пошутит, сказав Тане:

— Если ты уйдёшь от меня, я женюсь на Юре Болдыреве и буду издавать в год по книжке!

В 1989 году Болдырев ответил на вопросы своего старого знакомца Михаила Белгородского:

А познакомились мы осенью 1961 года, в День поэзии. Тогда это был действительно праздник, действительно День, то ли субботний, то ли воскресный. Поэты по книжным магазинам выступали, надписывали книги, разговаривали с читателями, а вечером у памятника Маяковскому шумел поэтический митинг. Я был как раз под впечатлением от той пачечки непечатных стихов Слуцкого и приехал в отпуск в Москву с целью увидеть его, познакомиться, получить автограф. Нос утра позвонил в тот магазин, где должен был выступать Слуцкий, чтобы узнать, как до них добраться, и мне сказали, что он отказался от выступления. А я так настроился на эту встречу! И бросился исправлять оплошность судьбы: в писательской книжной лавке узнал номер его телефона и позвонил. Как я умолял его о какой угодно и где угодно (хоть на улице, хоть в метро) встрече! Как он открещивался, отпихивался от меня, от моей настырности! А со мной, вовсе не нахальным, будто что-то случилось, будто я услышал зов трубы — я упрашивал, настаивал. И наконец, сдался он: сказал, что через час пойдёт в поликлинику и будет проходить мимо станции метро «Сокол», где я должен его ждать. Так мы и встретились. <...>

Долгие годы большинство наших встреч происходило по одному и тому же сценарию. Я звонил (а звонить ему я начинал из телефонов-автоматов Павелецкого вокзала), он назначал день и час (или сразу, или просил перезвонить через два-три дня, осведомившись, сколько я пробуду в Москве). Чуть помандражировав перед дверью, я нажимал на звонок, входил, меня на столе ждала папка со стихами, я погружался в неё, выбирая неизвестное мне. Он же в это время кому-то звонил, ему звонили, писал письма, иногда подходил и вставал за моей спиной, всматриваясь в то, что я в эту минуту читал, что-то говорил или отходил молча. Наконец, я переворачивал последнюю страницу, захлопывал папку и подавал ему отобранное мною. Он просматривал, кое-что (немногое) откладывал назад, говоря: «Это не дам», — а всё остальное уже окончательно перекочёвывало в мой портфель. У нас с ним была договорённость: я мог брать только то, что было в папке в 2—3—4-х экземплярах. Но иногда я не выдерживал, отдельно складывал и то, что было в одном экземпляре, и упрашивал его выдать мне это на несколько дней, соблазняя его тем, что я и на его долю напечатаю. <...>

А потом он говорил: «Ну всё, Юра, мне пора». Мы собирались, выходили, и я провожал его то до какой-либо редакции, то до учреждения, то до чьей-то квартиры. Если он не торопился, мы шли пешком. Ходить он любил, ходок был великолепный, 3—4 километра по Москве для него были в удовольствие. <...>

В 1963 году он предупредил, чтобы я не пропустил первую книгу Арсения Тарковского. Через год он рекомендовал мне выходящую коллективную книгу стихов «Общежитие» и потом спросил меня, кто мне понравился более всего. Сам Слуцкий представлял в этой книге читателю поэта В. Павлинова. Помявшись, но расхрабрившись, я ответил: «Сухарев». «Вы правы», — отчеканил Слуцкий. С Дмитрием Сухаревым я познакомился много лет спустя, на исходе 1974 года, но до сих пор считаю, что свёл нас Слуцкий, которого обаятельнейший Сухарев любит преданной любовью. <...>

Он ненадолго обманулся после антихрущёвского переворота, поверив, что «оттепель» возвращается и наконец-то социалистический идеал будет воплощён в жизнь. Гораздо быстрей других писателей, уже через несколько месяцев, Слуцкий понял тщету этих надежд, и тогда его вера рухнула моментально и окончательно. Во второй половине 60-х годов он начал рвать со всем этим:

Я в ваших хороводах отплясал.

Я в ваших водоёмах откупался.

Наверно, полужизнью откупался

за то, что в это дело я влезал.

Я был в игре. Теперь я вне игры.

Теперь я ваши разгадал кроссворды.

Я требую раскола и развода

и права удирать в тартарары.

<...> Хочешь не хочешь, можешь не можешь — книгу о Слуцком надо писать. А я хочу. Значит, надо и смочь. Ведь на сегодняшний день, если говорить без ложной скромности, я больше, чем кто-либо, знаю о нём и понимаю в нём, в его судьбе, в его поэзии.

Такой книги не появилось. Юрий Болдырев ушёл в 1993-м на пятьдесят девятом году жизни. Его подхоронили в могилу Слуцкого, а потом и его жену.

Имя Юрия Болдырева вросло в судьбу Слуцкого, это естественно. И тут надо сказать, что уникальность этих отношений — поэта и его пропагандиста — обеспечена взаимной безошибочностью выбора. Не только Болдырев отдал себя Слуцкому — Слуцкий отдал себя Болдыреву, со всем отчаянием доверия, без оглядки на «всяко может быть», и эта взаимоотдача, эта дружба по-своему Образцова. Почти античный сюжет. Детдомовец Болдырев получил отца, бездетный Слуцкий — сына: это больше, чем душеприказчик. Тут есть привкус преодолённого сиротства, ведь и Слуцкий претерпевал что-то вроде сиротства, не определяемого только лишь потерей «отца народов». Его поздний путь к молитве, его «Христа ради», его молчание — нет, Слуцкий не