стихотворенье.

(«Через тридцать лет»)

Межиров имеет в виду как раз своё «Коммунисты, вперёд!». Однако у него существует уточнение:

У других была судьба другая

И другие взгляды на войну,

Никого за это не ругая,

Лишь себя виню, виню, виню.

(«Я тебе рассказывать не буду...»)

Между прочим, это концовка стихотворения о... мытье посуды.

Я тебе рассказывать не буду,

Почему в иные времена

Мыл на кухне разную посуду...

Посуда и война? Что между ними общего? Ничего, кроме способа стихомышления. Оба понятия нагружены смыслами, не отвечающими самим себе. Если упростить, посуда — быт, война — доминанта бытия.

Страх перед мытьём посуды

Женские сердца гнетёт.

(«Споры, свары, пересуды...»)

В таком миропонимании от вины не уйти. В чём же она, эта вина? Во-первых:

Я виноват в слезах моей любимой,

Не искупить вину постом и схимой, —

Необходимо расплатиться за

Проплаканные досуха глаза.

(«Но, кроме неба, сам себе судья...»)

Во-вторых и в основном:

В чём-то, люди,

И я виноват.

А точнее сказать, я один виноват перед всеми.

В чём? Да в том, что, со всеми в единой системе,

Долго жил. Но ни с этими не был, ни с теми...

(«Окопный нефрит»)

Вот, пожалуй, развилка разницы между Межировым и Слуцким, у которого сказано:

Голосочком своим

словно дождичком медленно сея,

я подтягивал им,

и молчал и мычал я со всеми.

С удовольствием слушая,

как поют наши лучшие,

я мурлыкал со всеми.

Сам не знаю зачем,

почему, по причине каковской

вышел я из толпы

молчаливо мычавшей московской

и запел для чего

так, что в стёклах вокруг задрожало,

и зачем большинство

молчаливо меня поддержало.

(«Большинство — молчаливо...»)

Тоже гордится. Но — со всеми. Поддержан большинством.

У Межирова — речь о конченой, непобедимой гордыне. Так? Не совсем. Тут больше отщепенства, самоустранения, одиночества, которое гонит по свету. Но просматривается и люфт для самооправдания. Гордыня покрывается гордыней. Его «виноват» часто звучит как «невиноват». Это очень по-русски. Как у Есенина: «За всё, в чём был и не был виноват».

Межиров ценит Есенина за «строку из крови, а не из чернил». Определённый вид народничества присущ Межирову и в его стихах, обращённых к другому песенному собрату:

Всё тоскую по земле, по Бокову,

По его измученному лбу...

(Всё тоскую по земле, по Бокову...»)

И в таких межировских строках:

Никитина стихи прочтите мне,

Стихи Ивана Саввича о поле.

(«Просьба»)

Причастность к русскому народу невозможна без приятия его православности. Но:

Вы, хамы, обезглавившие Храмы

Своей же собственной страны,

Вступили в общество охраны

Великорусской старины.

(«Потомки праха, чада пыли...»)

Всё это проблематика 60—70-х годов прошлого века. Межиров — интеллигент той поры, пребывающий в «полупотьмах» полузнаний. Он знал небывало много, особенно

стихов, читал жадно и ненасытимо, Константин Леонтьев и Василий Розанов — те писатели, раритеты которых он дарил людям, достойным того. Он слишком хорошо знал среду, в которой обретался. Ей-то и адресованы его самые яростные (само)инвективы.

Пародия на старые салоны

Пришла в почти что старые дома,

И густо поразвесили иконы

Почти что византийского письма...

(«Проза в стихах»)

Далее:

Я их вскормил. Они меня вскормили.

Но я виновен, ибо я первей...

Далее:

Радели о Христе. Однако вскоре

Перуна Иисусу предпочли

И, с четырьмя Евангельями в споре,

До Индии додумались почти.

А смысл единый этого раденья,

Сулящий только свару и возню,

В звериной жажде самоутвержденья,

В которой прежде всех себя виню.

Как видим, та проблематика отнюдь не устарела. Напротив, обрела новое дыхание. Межировская риторика продолжается, и сегодня свежа, как вчера:

Как допустить, что плоть Его оттуда

И что Псалтири протянул Давид

Оттуда...

Оттуда — с «родины Христа». Межиров обличает не сплошь неославянофилов, в рядах его оппонентов фигурирует, скажем, и та особа, что

В другом салоне и в другой гостиной,

Вприпляс рыдала, — глаз не отвести,

Зовущая Цветаеву Мариной,

Почти в опале и почти в чести.

Однако сам стих выводит его на вопросы крови, происхождения, межнационального противостояния-двуединства.

Ну что теперь поделаешь?.. Судьба...

И время спать, умерить беспокойство,

На несколько часов стереть со лба

Отметину двоякого изгойства.

О двух народах сон, о двух изгоях,

Печатью мессианства в свой черёд

Опасно заклеймённые, из коих

Клейма ни тот, ни этот не сотрёт.

Два мессианских народа. Узнаются Достоевский, Леонтьев, Розанов, Солженицын. Всё это ныне жёвано-пережёвано, а тогда было сказано впервые в русских стихах. Процитированная вещь в первой публикации называлась «Проза в стихах», потом — «Бормотуха».

У Межирова было и другое — короткое — стихотворение «Проза в стихах», и книга, так же поименованная, за которую он получил Госпремию СССР.

Выпал глагол,

И не услышать Исайю.

Как я пришёл

К этому крайнему краю?

Ольга Мильмарк, племянница Межирова:

Одним из любимых поэтов Межирова был Борис Слуцкий. Помню, как на похоронах моего отца в 1986 году, стараясь меня хоть немного отвлечь, Межиров читал мне гениальное стихотворение Слуцкого «Старухи без стариков». В чёрные дни перед антипастернаковским собранием Межиров срочно улетел в Тбилиси и умолял Слуцкого лететь вместе с ним. Слуцкий не согласился...

Между прочим, она вспоминает о том, что зловещая Розалия Землячка, красная карательница белого Крыма, приходится