Он говорил с такой душевной прямотой, что меня пробрало до костей. Я бросился в палатку, сунулся в мешок, достал кусок копчёного мяса и вынес его малышке. Она недоверчиво посмотрела на мою руку, потом подняла глаза на лицо Штыря — тот кивнул. Девочка взяла мясо, сунула в свой коралловый ротик, принялась старательно, аккуратно (как настоящая дворянка!) мусолить, не в силах разгрызть твёрдый мясной сухарь сразу.

— Ты точно уверен, что хочешь ЭТО сделать?! — жёстко спросил я.

— Да. Пора начинать жить так, чтобы тебя уважали, а не боялись. Эта девочка — мой шанс, сам Пресветлый позволил мне её спасти. Это — его знак.

Он взял малышку на руки и посадил себе на локоть. Она внимательно посмотрела на его шею, провела пальчиком по его похабной татуировке и вдруг сказала:

— О, змейка…

— Тебе будет трудно объяснять людям ЭТО, — я кивнул на его рисунок, увлечённо изучаемый девочкой. — Ледогорцы просто повесят тебя на первом же суку — и все дела. Лучше оставь ребёнка и не дури. Найдём мы ей мамку в ближайшем селе — не пропадёт.

Похоже, крошка испугалась моих слов или поняла, что у неё отнимают её дядю-защитника. Она посмотрела на меня обиженно и вдруг заревела, уткнувшись носом в шею уголовнику, бросив мясо и обняв его за плечи.

— Объясню уж как-нибудь, — буркнул Штырь, укачивая девочку. — Мне идти надо, командир. Отпусти, прошу, будь человеком. Скажи, что меня убили.

— Ты пропал без вести, — вздохнул я, махнул рукой и принялся торопливо собирать его мешок, засовывая туда хлеб, мясо и почти все свои деньги, вырученные за вино, которые держал в палатке, а сбоку прицепил его котелок. Отсыпал и крупы, завёрнутой в тряпицу, — мешок оказался забит под завязку. Терпеть не могу женские слёзы — они полностью меня разоружают. Особенно детские.

Я вышел, ткнул егособранным мешком в грудь:

— Иди, и да помогут тебе Боги. И больше никого не убивай, приказываю тебе. Только ради защиты ребёнка, а больше — ни-ни. Иначе плохо кончишь, а её в бордель заберут. Я бы тебе и лошадь дал, и телегу, но в военное время по дорогам шляются разбойники и дезертиры, а они тебя даже за худую лошадь на куски порвут: её, если не продашь, то сожрать можно. Так что прости, БРАТ.

— Нашим привет передавай, — он закинул протянутый мной мешок на плечо, даже не осмотрев содержимое.

И пошёл себе прочь, унося малышку, обнимавшую его за шею… А я ему так и не сказал, что меня переводят, — так сильно растерялся. Ну, и ладно: пусть помнит меня только как своего командира.

«По крайней мере, у него свежий шрам на лице, и никто про него не подумает: врёт, что воевал. И на шпиона совсем не похож.»

— Он был не трепло, — ко мне подошёл Философ и тоже начал смотреть в спину уходящего Штыря. — Он хочет начать другую жизнь, но пока не понимает, что для этого надо сначала начать смотреть на мир другими глазами…

— …, а для этого накуриться твоей дряни, что ли?

— А хотя бы… два-три раза покуришь, и поймёшь, что наш мир — многолик, и ты можешь стать в нём всем, кем захочешь. Даже папашей.

— У меня завтра тоже начинается другая жизнь: меня переводят охранять авиаторов. Оставлю Шмеля вместо себя. Живите дружно.

— Ну, вот, и ты становишься ближе к небу. Хотя и не куришь мои цигарки. Да тебе и не нужно: ты и так живёшь, как тебе нравится. Я могу искурить хоть полный мешок, но всё равно никогда не побегу на штурм целой баррикады в одиночку. Кашевара вашего убили — что тебя ещё могло бы удержать в нашей грязи? А там кормят получше, знаю.

— Живи долго, Философ. Пусть у тебя смерть будет такая, какой тебе хочется.

— Красиво сказал. Мне тебя будет не хватать.

— Мне с тобой тоже было не скучно…

И я снова потопал к полковому писарю: диктовать рапорт по итогам последнего боя. Кого убили, кого ранили, кто пропал без вести, и кого нужно премировать за героизм. Какое оружие имеется в наличии, и какое ещё требуется.

Затем принёс эту писульку сотнику, чтобы распрощаться. Он, которого из-за меня пару раз дёргали в шатёр командующего, вознёс очи к небесам и горячо возблагодарил Господа Бога нашего, Вседержителя, и осенил себя знаком Пресветлого. Даже рапорт не читал.

Мне осталось только собрать свои пожитки и отправиться в ставку командования. Чалку пришлось оставить, поскольку она числилась в обозе.

А ближе к ночи меня доставили в авиационный отряд.

Новая служба показалась мне сущим праздником. Летунов охранял целый ЛЕГИОН, — правда, без кавалерии и метательных машин, но имевший те же стреломёты. Аэроплану требовалась полоса ровной земли для разбега перед взлётом — в горных условиях сапёрам приходилось снимать очень много каменистого грунта, — и это там, где удавалось найти боле-мене подходящий участок.

Мастерская, штаб, стоянка — всё обнесено проволокой в два ряда, на которую подвешивались гремучие жестянки для ночной сигнализации. И это — помимо обязательного ограждения из частокола! Я, прикидывая так и эдак, никак не смогсообразить, как можно было бы организовать внезапную атаку: есть смотровые вышки, есть «музыкальная проволока», есть постоянные патрули.

И всё это, прошу заметить, ради защиты ОДНОГО аэроплана — последнего из трёх уцелевших.

Десяток, что мне поручили, состоял исключительно и только из солдат, проверенных боями и соблюдавших воинскую дисциплину. Шпынять таких — только портить.

Собственно, не успел я как следует освоиться на новом месте, как поступил приказ сворачиваться и возвращаться домой: Ледогория капитулировала. Я, узнавший множество секретных новинок и побывавший в брюхе «дракона», стал уверен в том, что полученных знаний за глаза хватило бы для восстановления в правах, всерьёз начал планировать побег со службы, но только в конечно успехе был не уверен. Вернее, был уверен в неуспехе: если в горных лесах я ещё надеялся выжить на подножном корму, то в Божегории шла полоса «лысых» гор, где тебя любой джигит видит издалека, как орёл суслика, и как обойти такую проблему пешком — никак не представлял.

А тут вопрос решился сам собою…

Обратная дорого прошла не в пример легче: и «черные» на нас не нападали, и снабжение оказалось хорошо продуманным. Только пришли мы не в окрестности Славгорода, а в научный городок Божегории, запрятанный в горах. И не в тот, знакомый мне, где колдовали огненные химики, а в другой, где занимались авиацией. Мы к нему шли вообще по другой дороге, а не по той, по которой шёл на войну 5-й легион. Спасший жизнь королевского авиатора, к слову. И за это начисливший мне разовую премию в размере двух окладов. Жмоты.

Моя должность выглядела скромной: всего лишь один из многих десятников охраны. Но порядок есть порядок: каждый новый командир в обязательном порядке обязан ознакомиться со всем учёным и обслуживающим персоналом. Вот и меня тоже повели на смотрины…