Государственный психоаналитический институт, директором которого Ермаков был до его закрытия. Он был и организатором Московского психоаналитического общества исследователей художественного творчества, работавшего с 1921 года.

Станислав Теофилович Шацкий (1878–1934) будет играть в истории Русского психоаналитического общества неожиданно большую, хоть и неявную роль. Член Государственного ученого совета и один из самых активных деятелей Наркомпроса, Шацкий был особо приближен к Надежде Константиновне Крупской, при жизни своего мужа оказывавшей большое влияние на вопросы гуманитарного развития страны. Бурная организационная активность Шацкого началась, впрочем, задолго до революции43. В 1906 году он организует в Москве общество «Сетлемент», опытную врачебно-воспитательную колонию, существовавшую на средства московских купцов во главе с известным меценатом Иваном Дмитриевичем Сытиным. «Сетлемент» представлял собой сеть детских клубов (они назывались «английский», «американский», «австрийский» и т. д.) по 15 ребят в каждом, работавших как маленькие самоуправляемые республики с выборными руководителями-детьми. Монархическая газета «Старая Москва» писала о затее Шацкого: «Чей дьявольский ум изобрел этот способ выработки из детей будущих фанатиков-революционеров, с малых лет прививая им парламентские привычки?» По данным проверки, приведшей к закрытию «Сетлемента» в 1908 году, в его помещении был «полный комфорт, все вещи сделаны солидно, всюду проведено электрическое освещение, имеются великолепные ванны». Дети, по мнению властей, воспитывались неправильно: обращались к старшим фамильярно, здоровались за руку, по каждому поводу созывали сходку, где выбирали председателя, секретаря и проводили тайное голосование.

В 1919 году Шацкий организовывает Первую опытную станцию по народному образованию, тоже основанную на самоуправлении. Ленин, узнав от Крупской об этой станции, реагировал положительно: «Вот это настоящее дело, а не болтовня». В 1928 году станцию посетил один из крупнейших американских философов Джон Дьюи. По его впечатлениям, работа Опытной станции была беспрецедентна. «Революция содействовала современным педагогическим реформаторам: в таком положении не были еще никогда реформаторы других стран», – писал он44. Опытная станция находилась в Малоярославце Калужской губернии, в ста километрах от столицы, что не мешало Шацкому проводить два раза в месяц в Москве, на Малой Никитской, заседания педагогической секции Русского психоаналитического общества, председателем которой он был. В 1934 году Шацкий, оттесненный со своих привычных ролей, мирно окончил свои дни на посту директора Московской консерватории, и Крупская успела написать ему трогательный некролог.

Интересны зигзаги жизненного пути и другого теоретика-организатора советской педагогики, внесшего определенный вклад в развитие психоанализа в России – Павла Блонского (1884–1941). Как и остальные действующие в этой истории лица, в профессиональном плане Блонский сформировался до революции, которую встретил приват-доцентом, историком классической философии и эсером с подпольным стажем. Крупнейший философ-неоплатоник Алексей Лосев писал, что работа Блонского «Философия Плотина» открыла наравне с книгами отца Павла Флоренского эпоху нового понимания платонизма45. В автобиографии Блонский подчеркивает свою непричастность к традиционной педагогике; еще подростком он любил издеваться над нелепостями гимназического воспитания, а позже решил, что оно было «не смешно, а гнусно». По его мнению, вся дореволюционная педагогика была «очень, очень разработанной системой воспитания тупого и бессовестного человека». С революционной страстностью Блонский отдается «разрушению этого проклятого воспитания». Путь для этого он видел в трудовой школе. Позже он признается, что писал свои проекты трудовой школы в 1918 году так, «как будто бесклассовое общество уже построено»46. С 1922 года Блонский сотрудничал с Наркомпросом. Он принимал участие в выработке новых учебных программ, так называемых программ ГУСа, которые Наркомпрос будет с трудом внедрять в жизнь последующие десятилетия. Похоже, эта работа не удовлетворяла Блонского. «Как к живому источнику», он обращается к педологии, став одним из ведущих ее теоретиков. Отходя от дел, в 1935 году Блонский пишет «Очерки детской сексуальности» – любопытную книгу, которая вся построена на диалоге с психоанализом47.

Менее своеобразной фигурой среди членов-учредителей был Владимир Невский (1876–1937), занимавший в послереволюционные годы посты ректора партийного Университета им. Свердлова, руководителя партийной Комиссии по проверке деятельности Наркомпроса, директора Центральной библиотеки им. Ленина и заведующего Центральным домом просвещения… Как пишет современный историк, специально исследовавший его деятельность, «дела, которыми он руководил, были настолько разнообразны, что трудно указать, где же именно была его основная должность… Более важно то, что Невский принадлежал к узкой группе пользовавшихся доверием партийных лидеров, которые руководили работой самых разных отраслей»48.

Другой член-учредитель, уже знакомый нам Александр Воронский (1884–1943), принадлежал к еще более узкому кругу большевиков-подпольщиков первого поколения. Во время учреждения Психоаналитического общества он был начальником Главного управления политического просвещения того же Наркомпроса и главным редактором толстого литературно-политического журнала «Красная новь». Он «действительно принадлежал к победителям… Ирония судьбы в том, [что] всех ожидала одинаковая участь», – вспоминала о Воронском Надежда Мандельштам49.

Чьей-то умелой рукой в состав членов-учредителей были включены и несколько пользовавшихся уважением среди интеллигенции имен, выбранных со вкусом и символизировавших связь Русского психоаналитического общества с широкой интеллектуальной элитой. Среди них был искусствовед Александр Габричевский, один из лучших советских историков культуры. Его жена Наталья Северцова, дочь знаменитого русского зоолога, так рассказывала об их круге, который считали своим Густав Шпет и Михаил Булгаков, Василий Кандинский и Роберт Фальк: «Сюда входили все новые и новые люди, которые питались разумом друг друга, часто совершенно противоречивые и непримиримые… По вечерам ходили в гости, пили водку, ходили по арбатским подвалам пить пиво, ели мало, веселились много и никто не роптал на жизнь. Делали свое дело, получали гроши и через две недели сидели без копейки до получки»50. Квартира Габричевских, бывшая одним из центров этой жизни, находилась на Никитской, совсем рядом с особняком Государственного психоаналитического института.

Чуть позже к Обществу присоединились невропатолог и будущий лидер педологии Арон Залкинд (см. гл. IV и VIII); Михаил Рейснер (1869–1929), профессор государственного права, один из авторов первой советской конституции (отец Ларисы Рейснер, романтической героини русской революции, он был тестем сначала Федора Раскольникова, а потом – Карла Радека); венгерский эмигрант-коммунист Н. Варьяс, философ из Института красной профессуры, писавший на темы фрейдомарксизма; большевистский дипломат Виктор Копп, который вскоре отправится послом в Токио… Тридцать членов Русского общества в 1923 году составляли примерно одну восьмую часть общего числа членов Международной психоаналитической ассоциации.

Как видим, врачи, а тем более практикующие аналитики играли не очень заметную роль в этой группе; зато многие ее члены были видными большевиками, близкими к высшей власти в стране. В организации Русского психоаналитического общества далеко идущий политический замысел кажется не менее важным, чем естественное желание таких людей, как Ермаков, Вульф или Габричевский, собрать вокруг себя единомышленников. Кто же был их высоким покровителем?

Хорошо осведомленный Жан Марти считает, что супруги Шмидт были родственниками старого