— Это и вправду подозрительно, — соглашается мой распорядитель.

— Посланник императора сообщает мне, что Нортумберленд захватил казну и присваивает огромные суммы денег. — Я в волнении кручу кольца на пальцах. — И вот я получаю приглашение герцога приехать ко двору на пантомиму, которую дают на Сретение. И он пишет, что участвовать будет группа одаренных детей и что мне могло бы понравиться их выступление. Просто невероятно: король, может быть, при смерти, а он толкует мне о каких-то представлениях!

— Я прошу вас, сударыня, не принимайте приглашения, — говорит сэр Роберт.

— Нет, мой друг, я должна, должна, — твердо возражаю я. — При всех моих опасениях, мне нужно самой увидеть, каково здоровье брата. Пусть он глубоко заблуждается, но я все же всегда любила его. И не забывайте, что я его наследница. Я сама должна понять, каково состояние дел.

— Это может быть ловушкой, — предупреждает он.

— Не бойтесь, я возьму с собой большую свиту — скажем, сотню крепких рыцарей и дам. И мы в открытую проедем процессией по улицам Лондона. Я смело могу сказать, не льстя своему тщеславию, что народ меня любит — просто потому, что я дочь моего отца. Уверена, что все с готовностью перейдут на мою сторону.

— Восхищен вашим мужеством, сударыня, — искренне говорит сэр Роберт, — но я не найду себе места, пока вы благополучно не вернетесь домой.

Я улыбаюсь ему с теплотой. Он долгие годы служит мне верой и правдой.

— Я признательна вам за заботу, сэр Роберт, и приму все меры предосторожности, доверившись Господу и Деве Марии. Ну а теперь мне нужно собираться. Герцог пишет, что отвел мне бывшую обитель святителя Иоанна в Клеркенуэлле, — я вздыхаю, — еще одна великая обитель, отданная под светские нужды. Ну что ж, по крайней мере, там я расположусь с удобствами.

Когда я торжественно въезжаю в Лондон, толпы людей приветствуют меня и благословляют. Сам Нортумберленд сердечно встречает меня и провожает в Клеркенуэлл.

— Какой хороший нынче день, сударыня, — замечает он, пока едет верхом рядом со мной.

— Необычайно теплый для этого времени года, — соглашаюсь я.

Он наклоняется ко мне и тихо говорит:

— Очень сожалею, что его величество сегодня плохо себя чувствует и не может принять ваше высочество. Могу ли я предложить вам приехать в Уайтхолл завтра? Надеюсь, завтра ему будет лучше.

Мне не остается ничего другого, как только согласиться.

На следующий день, приехав во дворец, я с изумлением нахожу там Нортумберленда и всю компанию советников, которые ждут меня и низко кланяются, когда я приближаюсь. Это более всего прочего убеждает меня, что мой бедный брат умирает. Ну конечно: им хочется быть в фаворе у будущей королевы, и они надеются, что расточаемые ими любезности и показное дружелюбие сотрут из моей памяти горькие воспоминания о жестокости, с которой они неотступно преследовали меня в прошлом.

Тем не менее три дня я ожидаю встречи с королем. За это время до меня доходят последние придворные слухи, которые еще более убеждают меня в том, что король долго не протянет. Кроме того, я глубоко встревожена предположениями — исходящими, правда, от недоброжелателей Нортумберленда, — что герцог отравляет его величество. Но зачем, спрашиваю я себя, он стал бы такое делать? Это было бы безумием. Ему куда более выгодно продлевать Эдуарду жизнь, ибо он должен знать, что от меня милости ему не дождаться. Наоборот, я уже решила, что быстро расправлюсь с Джоном Дадли, когда взойду на престол: этот человек еретик и предатель, и мне противно, что я должна с ним любезничать. Но настанет час расплаты.

На четвертый день я с облегчением узнаю, что его величество достаточно хорошо себя чувствует, чтобы меня принять. Однако вид моего брата, слабого и изможденного, лежащего в широкой королевской постели, оказывается страшнее самых диких слухов. Нортумберленд уверял меня, что он выздоравливает, но разве в это теперь можно поверить?

— Спасибо, что навестили меня, сестрица, — произносит Эдуард усталым надтреснутым голосом, протягивая руку для поцелуя.

Я опускаюсь на колени у кровати и касаюсь губами его пальцев, стараясь не морщиться от исходящего от него зловония. Бедный мальчик выглядит смертельно больным. Меня охватывает глубокая скорбь при мысли о его юности и о том, что, несмотря на все его заблуждения, он остается моим братом. Некоторое время мы ведем светскую беседу, не касаясь таких опасных тем, как его здоровье или наши религиозные разногласия, но вскоре Эдуард закрывает глаза.

— Я больше не могу говорить, — бормочет он. — Мне… мне нужно… поспать.

— Спите спокойно, сир, — шепотом говорю я и тихо выхожу из комнаты, со слезами на глазах.

— Его величество выглядит ужасно, — укоризненно сообщаю я Нортумберленду.

— Вы говорите правду, ваше высочество, — вкрадчиво соглашается он. — Ему то лучше, то хуже. Сегодня утром ему как будто стало лучше, но я боюсь, что любое волнение обременяет его и изнуряет. Сожалею, но я был вынужден отменить детскую пантомиму. Надеюсь, ваше высочество не очень разочарованы.

— Вовсе нет. Меня беспокоит лишь мой брат король. Что говорят врачи?

— Они обещают, что он выздоровеет, в свое время. — Лицо герцога бесстрастно и непроницаемо.

— И вы им верите? — не отстаю я.

— Мне ничего другого не остается, сударыня. Они эксперты.

— Известно, что врачи часто ошибаются.

— Сударыня, мы спрашивали нескольких врачей, и все они сходятся в одном мнении. Больше я ничего не могу сделать. Мы должны набраться терпения.

Я ему не верю. Я не врач, но вижу, что мой брат умирает. И сказать тут нечего.

— Очень хорошо, сир. Завтра я возвращаюсь в Ньюхолл.

Я жду, что он найдет какой-нибудь предлог, чтобы задержать меня при дворе, но он только кланяется.

— Надеюсь, вы станете держать меня в курсе здоровья короля, — говорю я.

— Конечно, — обещает он.

Я знаю, что он не сдержит своего обещания.

Прибыв в Лондон, я думала, что попала в ловушку. Может быть, так оно и было. Но я обескуражила своих врагов, явившись с таким надежным сопровождением. Я уезжаю, отчетливо чувствуя, что коварный герцог пригласил меня потому, что у него есть какой-то другой план и в покое он меня не оставит.

Дворец Гринвич, Кент, март 1553 года.

Я сижу у себя в кабинете один, глубоко задумавшись. Нет никаких сомнений, что Господь вскоре призовет короля к Себе, и ясно, что требуется срочно решать проблему наследования, если мне дорога жизнь. А заодно и англиканская церковь.

До сих пор я был осторожен. В феврале чахотка, что поедает легкие короля, ненадолго отступила, и он лично открывал парламент, хотя его больной вид вызвал много пересудов. Мне более-менее удалось рассеять страхи как палаты лордов, так и палаты общин и убедить всех — и коли на то пошло, и самого короля, — что его величество на самом деле выздоравливает после серьезной болезни. Мудрецы в Вестминстере могли усмотреть нечто зловещее в объявлении, что король, достигший совершеннолетия, отныне станет во главе правительства Англии. Но я, которому известно истинное состояние здоровья мальчика, просто отдал ему в руки верховную власть, чтобы придать законность планам, рождающимся в моей голове. Я отлично знаю, что он не в силах править и только рад поручить все своему верному слуге — то есть мне. Следовательно, нетрудно будет получить его согласие на мой план по защите протестантской веры и, конечно, моей личной власти.