– Ну елки зеленые! – простонал Петр. – Что ж ты натворил, Голиаф недоделанный?! – но тут же осекся, поскольку припомнилось, как он резко ухватил литвина за шиворот, втаскивая вовнутрь.

Скорее всего, именно тогда Локис и выронил мешок. Получалось, виноваты в его потере оба и он сам как бы не побольше.

Литвин виновато посопел и предложил:

– Я взять?

– Сиди уж, горюшко ты мое непутевое! – буркнул Сангре и, вздохнув, бодро заметил Улану: – Вообще-то в такой темноте арбалеты нам ни к чему. Опасны слишком. Того и гляди при передаче из рук в руки кто-то чего-то нажмет – будет обидно ощутить собственную стрелу в родной заднице, а я… – он резко умолк и, прислушавшись к происходящему за дверью, озадаченно протянул: – Кажись, затихло. Явно не к добру.

– Стой! – раздался громкий бас, явно принадлежащий боярину. – Убиенного не замай и трогать не моги. Пущай лежит как лежит… до показа княжичу.

– А как же… Ежели они ему поведают, что…

– Ничего не поведают, – пояснил боярин, понизив голос. – Мы ж его опосля покажем, когда с ентими покончим. Потому и сказываю, чтоб побыстрее. А вы чего застыли, яко пеньки?!

– Оп-паньки, какой знакомый бас, – зло протянул Сангре. – Ишь, нарисовался, хрен сотрешь.

– А ты точно не убивал того, кто там лежит? – шепотом уточнил Улан.

– Точно, точно, – торопливо заверил Петр. – Погоди-ка, дай мне с этим козлом языком почесать, глядишь, и получится время потянуть. – И он громко закричал: – Здоровеньки булы, почтеннейший Иван Акинфич! Як зараз ваша життя? Сладко ли спалось? Птеродактили ночью не кусали, муха це-це не залетала?

Боярин ответил не сразу, осмысливал услышанное.

– Залетела парочка, – наконец откликнулся он. – Назойливые, страсть. Да я так мыслю, скоро отжужжатся, тогда и досыпать пойду. Потому им лучше самим бы отсель упорхнуть подобру-поздорову, покамест я добрый.

– Ага, мы вылетим, а тут твои орлы с мухобойками.

– Слово даю, пальцем никто не тронет, ежели согласен убытки мои возместить. А иначе гляди, хужее будет.

– Как говаривал мой знакомый гуру, не пугай махатму чакрой, – откликнулся Сангре. – А что до грошей, то ты их из моей сумки отсчитай.

– Так их я за бесчестье взял, а за ночную татьбу с тебя на особицу причитается и вдвое больше. Потому и сказываю, что не тронут вас мои людишки. С покойников-то я ничего не возьму. Давай, выходь без опаски.

– Интересная мысль. Подумать надо, с политбюро посоветоваться, с центральным революционным комитетом.

– А что за бесчестье? – вполголоса поинтересовался Улан.

– Да так, пустячок, вчера зубы ему пересчитал, когда тебя повязали, – отмахнулся Петр.

– При всех? – ахнул Улан.

– Ну да. Времени не было отводить его в сторону.

– Ну сколь можно? – донесся до них приторно-ласковый голос Ивана Акинфича. – Али меня напужался столь сильно? Так ты не боись. Вот глякась, пред храмом крещусь, что не трону.

– Ай, перестаньте, я вас умоляю! – крикнул в ответ Петр. – Это у слоника уши большие, вот ему лапшу на них и вешай. А меня нечего за хобот водить, в смысле, за нос. То, что ты иногда честный человек – за это знает вся Дерибасовская. Но любой биндюжник на Привозе подтвердит, что эта честность содержится в тебе, боярин, в таких гомеопатических дозах, что ее надо разглядывать в микроскоп. Нет, если ты готов поклясться за нашу неприкосновенность в синагоге, преклонив колена перед далай-ламой и возложив лапу на Коран, таки мы рассмотрим твое предложение повнимательнее.

– Слыхали, яко сей басурман меня от нашей православной веры отвращает? – после недолгой паузы заметил Иван Акинфич своим людям и громко крикнул: – Так что, не желают вылетать мухи?

– Спутал ты немного, – невозмутимо поправил Сангре. – Мы больше на шмелей похожи, и жала у нас при себе, имей ввиду. Первого же поца, попытающегося сюда войти, тяпнем так, что мало ему не покажется. И пока шершень не прилетит, мы отсюда ни ногой.

– Это какой же шершень вам нужон?

– Князь! – И Петр заорал во всю глотку, желая, чтоб его услышал не только боярин, но и ратники. – Пускай Михаил Ярославич знает, как обходятся разные шлимазлы с посланцами от его будущего родича Гедимина, о чем написано и в той грамоте, что была у меня в сумке.

– А они не того? – вполголоса опасливо спросил кто-то у боярина. – Вдруг их взаправду литовский князь прислал. Тады…

– Сказываю же, выкрали они оную грамотку у истинного гонца, – сердито оборвал Иван Акинфич и рявкнул. – Ну же! Ломайте дверь, да поживее. Да бревно оставьте, нечего с ним.

– А как нам…

– Да так! Секиры у вас на что?! Да скорее рубите, а то эвон, светать начало.

Через несколько секунд раздался первый удар – острое железо вгрызлось в дерево.

– Как я понимаю, наша грамота попала в руки боярина, – задумчиво протянул Улан.

– Ой, ну я тебя попросю, – взмолился Петр. – Ну, забыл я ее вынуть из сумки, так что, убить меня за это?!

– Мудро сказано, – согласился Улан. – Главное, вопрос с ответом в одном флаконе. И займется этим Иван Акинфич. А после вчерашнего прилюдного бесчестья, будь уверен, экзекуцию над тобой он проделает лично, никому не доверит.

Петр посопел и буркнул:

– Смеяться над чужой глупостью большого ума не требуется, посему будь ласка, закрути извилины своих гениальных мозгов в иную сторону и срочно что-то придумай, иначе тебе Изабеллы больше никогда не увидеть.

– Как это?!

– А так! – огрызнулся Сангре. – Ты ж сам нашу дальнейшую судьбу предсказал, когда они дверь выломают. А у покойников глазки закрыты. И поверь, что наши гробики они даже поганенькой красно-полосатой тряпкой с кучей звезд не покроют, то бишь закопают безо всякого почету и пиетету, как распоследних босяков с Молдаванки. Да что я тебе говорю, когда ты сам мне перспективу предрек. Ну? Что-то надумалось? – Улан в ответ смущенно промолчал. – Понятно, – вздохнул Петр. – Ладно, тогда я сам, – и выругался. – Ах ты ж, чёрт, ни одна идея в голову не идет. Пройтись бы, да негде.

– Как негде? Здесь кубатура вполне.

– В этой средневековой комнате ужасов? Нашел дурака!

– Почему ужасов?

– Потому что темно и кругом одни грабли, даже сверху. Шишек нахватаю и этим все закончится.

– Ну тогда давай я попробую. Ты, кстати, вчера сколько гривен с собой прихватил?

– Двадцать, а что?

Улан вместо ответа молча отодвинул друга от двери.

– Как там ты любишь выражаться? – спросил он у Петра. – Ага, ну примерно так, – и он громко закричал, прильнув к двери: – Азохен вэй, граждане дружинники! Я шо-то Ивана Акинфича не слышу среди тут?

Сколь ни трагична была ситуация, в которую они угодили, но услышав от друга такое, Сангре не выдержал и весело захохотал. Отсмеявшись, он вытер выступившие на глаза слезы и внес небольшое замечание: