словно его это позабавило. Выйдя на авансцену, я подошел к началу Моста.

Я:

Твой меч победоносен, ты удачлив,

И доблестен, и смел – но ты предатель

Перед богами, братом и отцом,

Ты козни против герцога чинил,

И с головы до пыли под ногами

Тебя сквернят измены жабьи пятна.

Где-то к середине моей речи хитрая веселость пропала с лица Джеймса и сменилась холодным, отвратительным выражением. Когда пришла его очередь и он заговорил, я изо всех сил всматривался в него, пытаясь понять, в одной ли актерской игре дело, или мы с ним оба перемалываем зубами какие-то тайны.

Джеймс:

То, что спокойно мог бы отложить я

По праву рыцаря, – брезгливо пну

Обратно. Подавись своей изменой!

Он все равно что плюнул в меня.

Джеймс:

Поганой ложью сердце затопи.

Она тебя пока едва задела,

Но я мечом дорогу ей пробью —

Там упокоится. Трубите к бою!

Мы подняли оружие, поклонились, продолжая смотреть друг другу в глаза. Он атаковал первым; блок я поставил кое-как, и его клинок скользнул до самой гарды по моему, злобно присвистнув. Я отбросил его и неуклюже вернул себе равновесие. Новый удар, новый блок. Я парировал, ударил его в левое плечо. Рапиры стукнулись друг о друга, их тупые края щелкали и гремели, как барабан.

– Тише, – сказал Камило. – Давайте поспокойнее.

Мы выплясывали быстрым вьюном по узкому проходу между двумя длинными полосами скотча. Хореография была такая: я загоняю его на самый конец Моста, и там он падает, держась рукой за живот, а у него между пальцами распускается кровь. (Как все это должно было произойти, костюмеры нам пока не рассказали.) Мы сражались, стоя параллельно, между нами сверкали клинки. Он споткнулся, оступился, но, когда я поднял руку, чтобы нанести смертельный удар, его пальцы плотнее сжали рукоять меча. Навершие и гарда с треском ударили меня в лицо, поле зрения взорвалось раскаленными добела звездами, и меня, как разъяренный баран, боднула боль. Камило и один из солдат хором вскрикнули. Рапира выскользнула у меня из пальцев и грянулась рядом, я упал назад, на локти, и из носа у меня хлынула кровь, словно кто-то открыл кран.

Джеймс уронил рапиру и уставился на меня дикими вытаращенными глазами.

– Это какого черта ты творишь?! – заорал Камило.

Джеймс шагнул назад, как лунатик, – медленно, завороженно. Пальцы его сжались в кулак, костяшки блеснули красным. Я попытался заговорить, но рот был полон железа, по подбородку струилась кровь, заливая рубашку на груди. Двое солдат помогли мне сесть, и моя голова тяжело свесилась вперед, точно все жилы в шее оборвались.

Камило все еще кричал:

– Так нельзя! Что на тебя нашло?

Джеймс оторвал взгляд от меня и посмотрел на Камило.

– Я… – начал он.

– Выметайся, – сказал Камило. – С тобой потом разберусь.

Губы Джеймса беззвучно зашевелились. Его глаза внезапно наполнились водой, он развернулся и выбежал из зала, оставив и куртку, и перчатки, и вообще все.

– Оливер, ты живой? – Камило присел рядом со мной на корточки, поднял за подбородок. – Все зубы целы?

Я сомкнул губы, проглотил кровь, с усилием сглотнув, чтобы подавить рвотный позыв. Камило сперва ткнул пальцем в солдата повыше, потом во второго.

– Ты, поможешь мне доставить его в медпункт. Ты, беги, найди Фредерика, скажи, что они с Гвендолин мне нужны немедленно. Живо.

Когда меня подняли, мир поехал вбок, и я тупо понадеялся, что потеряю сознание и больше никогда не приду в себя.

Сцена 6

Из медпункта меня отпустили только в одиннадцать. У меня был сломан нос, но перелом оказался неосложненный. К спинке носа мне приклеили пластырем шину, чтобы не искривился, а ниже нее под обоими глазами разрастались красно-фиолетовые синяки. Гвендолин и Фредерик заходили, спрашивали, что случилось, бесконечно извинялись, потом попросили, чтобы я никому по возможности ничего не говорил, а если кто-то из студентов спросит, сказал, что произошел несчастный случай. Нам, сказали они, меньше всего сейчас нужны новые сплетни и новые неприятности. К возвращению в Замок я так и не решил, послушаюсь я их или нет.

Я сразу пошел наверх, но не в Башню. Вряд ли Джеймс был там, но рисковать я не хотел. Вместо этого я тихонько поскребся к Александру. Услышал, как задвинули внутри ящик, и через секунду Александр появился на пороге, держась за дверную ручку.

– Твою же мать, Оливер, – сказал он. – Пип мне рассказала, что случилось, но я не думал, что все настолько плохо.

Глаза у него были налиты кровью, губы сухие и потрескавшиеся. Выглядел он ненамного лучше меня.

– Я вообще-то не хочу об этом говорить.

– Можно понять. – Он шмыгнул носом и вытер его рукавом. – Я могу помочь?

– Голова, сука, болит невыносимо, и прямо сейчас я бы не отказался потерять чувствительность от шеи вверх.

Он открыл дверь пошире.

– Доктор вас ждет.

Я не часто заходил к Александру, и меня всегда удивляло, как у него темно. За последние несколько недель он успел завесить окно гобеленом. Кровать его была погребена под грудой книг, которые он собрал и свалил на и без того загроможденный стол. Пол был усеян скомканной папиросной бумагой, сломанными спичками и грязной одеждой. Александр махнул в сторону кровати, и я благодарно плюхнулся на матрас; пульс тяжело стучал у меня между висками.

– Можно спросить, что произошло? – сказал он, роясь в верхнем ящике стола. – Я не буду на тебя наседать с подробностями. Просто хочу знать, не спихнуть ли Джеймса в озеро в следующий раз, как мы с ним увидимся.

Не понимая, было это замечание просто обычной для Александра мрачной шуткой или чем-то более обдуманным, я поерзал на кровати, списал все на свою застарелую паранойю и решил не обращать внимания.

– Ты его в последнее время часто видишь? – спросил я. – У меня такое ощущение, что он вечно не здесь.

– Приходит и уходит. Тебе лучше знать, чем мне.

– Он обычно приходит после того, как я ложусь, а когда встаю, его уже нет.

Александр вынул из пакетика несколько мелких соцветий травы и покрошил их на папиросную бумагу.

– По мне, так он слишком углубился в роль. Метод, вот это все. Уже не понимает, где кончается Эдмунд и начинается он сам.

– Это не очень хорошо.

Александр взглянул на меня и мой разбитый нос.

– Однозначно. – Скривился, словно прикусил язык. –