Вскоре канкан с огромным успехом дебютировал в Англии, где викторианские нравы с налетом пуританства были на излете. Когда же к телу умиравшего короля Эдуарда VII допустили его любовницу, все стало ясно и отрицать это было уже невозможно: пришли совсем другие времена – от запретов к большей свободе.

В это время на родине канкана за общественным благонравием следила супруга Наполеона III, отпетого ловеласа и сластолюбца. В непристойности и аморальности обвинили «Завтрак на траве» Мане. Затаскали по судам Флобера за «Мадам Бовари» и Золя за «Жерминаль». Бодлера заставили изъять несколько страниц из «Цветов зла». Обнаженные тела Эроса, Купидона и нимф убирали из городских парков, а на их место водружали скульптурные изображения тигров, львов, антилоп. Александра Дюма-сына возвели в ранг апостола морали за пуританство его «Дамы с камелиями».

В обществе продолжало господствовать утвердившееся отношение к женщине как хранительнице семейного очага, за пределами которого она может позволить себе любовные эскапады, но только если они не разрушают тот самый очаг. Примерно так же ставили себя и мужчины, к услугам которых масса развлечений на стороне, чуть ли не на каждой улице питейные и прочие заведения, куда заходят дамы и господа, чтобы весело провести время. В высшем свете большим успехом пользовались эротические романы, типа «Венеры в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха – о жестокости и сладострастии, о боли и наслаждении болью, о прелестях рабского подчинения и удовольствиях, получаемых от физического и морального издевательства…

Если ранее эротические мотивы в живописи подчинялись известным канонам идеализации, теперь уже в нее стали вноситься элементы все большей детализации, рассчитанные прежде всего на мужское восприятие. Позы обнаженных женских натур становились все более интригующими, провоцирующими своей сексуальной агрессивностью, но само женское тело от этого мало что выигрывало, становясь чаще всего обезличенным. С появлением литографии пытались совершенствовать и сам жанр: на потребу широкой публике появлялось заметно больше вульгарности. После того как литографы взялись за фотографирование, эротическое сплелось с порнографическим, как на японских графических картинках. Изобретение фотографии делало эротизм все более тривиальным. Тем не менее Эрос продолжал красоваться на пьедестале, каждый раз напоминая, что изображение полового акта не так уж и важно, гораздо ценнее, с эстетической точки зрения, предшествовавшие ему эротические фантазии.

На другом берегу Атлантики американский поэт Уолт Уитмен, как бы пропустив сквозь себя «голоса запретные, голоса половых вожделений и похотей», срывал с них покров, очищал и преображал их:

Тягостную жизнь Парижа сразу после Первой мировой войны потрясло появление на сцене Фоли Бурже танцовщицы Жозефины Бейкер, отливавшей бронзовым загаром на почти обнаженном теле. За фурором последовало повальное увлечение солнечными ваннами и пляжами для нудистов. Появился и первый журнал для них, но демонстрировать его обложки в киосках цензура запретила, мотивируя тем, что «голомания соседствует с порнографией, является сообщницей эротики и подталкивает к бесстыдству под предлогом лечения гелиотерапией».

Творцы эротических произведений снова задумались над тем, как громче заявить о себе, чтобы публика пришла в замешательство. Пикассо сотворил, но пока еще не осмеливался показывать свой этюд «Голгофа», где Магдалина мочится в неестественной позе и при этом держится за интимную часть тела Христа. Литераторы, решив смелее продолжать традиции Петрония, Апулея, Ювенала, Овидия, натыкались на препоны цензуры. У себя на родине Дэвиду Лоуренсу запретили издавать своего «Любовника леди Чатерлей», Генри Миллеру – своих «Тропиков» и «Сексуса плексуса». Поэт Гийом Аполлинер взялся было за издание «Библиотеки курьезов» с включением туда некоторых вещей Ретифа де ла Бретона и маркиза де Сада, как сразу же получил повестку с вызовом в суд…

Цензура действовала и в американском кино. Существовала она с 1916 года в виде Кодекса Морали, согласно которому запрещалось показывать на экране даже голый живот. Кодекс оставался в силе двадцать лет, пока не отпал сам собой. В ту пору звездам Голливуда вроде Глории Грэхэм и Риты Хейворт не нужно было даже показывать свой живот, чтобы стать секс-символами эпохи – настолько мощной сексапильностью они обладали.

Итальянское кино тоже начиналось с намеков, хотя и с несколько большей эротической чувственности. На экранах уже демонстрировалась короткометражка с Лидией Борели в главной роли и под откровенным названием «Голая женщина». Пазолини, Витторио де Сика, Феллини, Антониони, Висконти все еще ждали своего часа, когда по другую сторону Атлантики не замедлили воспользоваться своими преимуществами. В Голливуде всех затмила своим феноменальным бюстом актриса Джейн Рассел: ее первая проба в кино настолько поразила воображение, что цензура даже не решилась выпустить фильм на широкий экран. Лучшая реклама актрисе и фильму! Фото Джейн Рассел, помещенное на обложках календарей, разошлось по всему «свободному миру». Успех настолько впечатляющий, что киноленту достали из архива и пустили в прокат. Сама актриса, хоть и не пуританка, возмутилась подобной эксплуатацией ее тела, но, будучи христианкой, уступила. «Если Всевышний выбрал мое тело и одарил меня необыкновенной грудью, – заявила она в интервью, – тогда нет ничего плохого в том, что мужчины восторгаются его произведением».

Погоня за впечатляющим женским бюстом приобрела масштабы международной выставки-ярмарки. Поначалу пальму первенства держали итальянки Сильвана Мангано, Джина Лолобриджида, Марисса Аллассио, Софи Лорен. Пыталась с ними соревноваться Брижит Бордо, но до эталона несколько не дотягивала – до эталона, рекламируемого «Плейбоем», главным спонсором международных конкурсных отборов на лучший бюст в натуре.

К концу шестидесятых западный кинематограф стал ведущим средством эротической экспрессии. Эрос одержал бесспорную победу, оживив немые, застывшие изображения. Именно эротические сцены способствовали рекордным кассовым сборам, заставляли людей мчаться из одного города в другой, лететь в заповедную страну, чтобы посмотреть «Ночной портье», «Механический апельсин», «Гранд буф», «Последнее танго в Париже»… Разумеется, каждая из этих и многих других кинолент была событием для своего времени. Откровенной, на грани порнографии, но в пределах эротики.

Стриптиз уже нигде на Западе не запрещали, разве что в Испании и Португалии. Психологи и социологи обсуждали это явление как нечто близкое к фетишизму, мистике и сущей невинности…

На Руси, как и в Элладе, верили в предания, будто все идет от земли-матери, породившей на свет и самого человека. Земля представлялась плодоносящей женщиной: ее надо окучивать, пахать, сеять, чтобы та давала плоды. Отсюда и обряд проведения священной борозды вокруг поселения, дабы оградиться от эпидемий. Делали это ночью женщины, обычно в чем мама родила.