– Ты чего-то очень мудрено говоришь, козел! – рявкнул черноволосый мужлан.

– Точно! Странный тип! – поддержал его другой раб.

Толпа загудела, как пчелы в растревоженном улье.

– Мучаешься, значит!? – заорал человек со шрамами. – В бочке с водой? Да ты принимаешь душ, парень, пока мы тут паримся! Я видел, как тебе давали кисель вместо воды! И овощи в похлебке – не гнилые! А до этого тебя держали наверху!

– Я ем с общего котла! – резко ответил Оскар. – Не ври!

– Да ладно, Шрам, – подергал того за рукав каторжанин, что стоял справа от него. – Брось! Он не в лучшем положении, чем мы. Может, он один из взбунтовавшихся неделю назад гребцов или даже член команды, чем-то сильно проштрафившийся перед капитаном?

– А может, он надзиратель? – предположил кто-то.

Толпа утихла, тяжело дыша; на Оскара смотрели десятки злых глаз.

Шрам, а это был именно он, оттолкнул заступника и разразился таким потоком ругательств и богохульств, весь урожай которых вряд ли целиком мог уместиться в тюремном трюме.

– Какого хрена вы там разорались?! – послышался строгий голос сверху. – Кто-то хочет сесть на весла или ждет, когда его протянут под килем?[68]

– С радостью буду грести, чем гнить в этой зловонной жопе! – ответил ему Шрам.

И он отчасти был прав. При том, что гребцы галеры являлись рабами, зачастую их положение было существенно лучше, чем у тех заключенных, кто находился в трюмной тюрьме. Гребцы попадали в особую категорию каторжников, так как капитаны галер были лично заинтересованы в их сравнительном благополучии. Нередко от прилежной работы гребцов напрямую зависела жизнь их владельца во время выхода в море и, тем более, в абордажном бою. Гребцам иногда, во время стоянки, даже выдавали хлеб, смоченный в крепком вине, дабы они, захмелев, могли хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Бочка, в которой сидел Оскар, стояла у наклонного трапа[69]. Он глянул вверх – недоброжелательное красное лицо, обрамленное пышными рыжими бакенбардами, появилось в рамке люка.

– Когда нам пожрать принесут?! – раздался разноголосый хор из трюма.

– Какого черта вы разорались? – снова повторил вопрос надзиратель. – Закругляйтесь! Скоро вас покормят. Ждите!

– До вечера ждать? – крикнул Шрам. – Поторопитесь! Иначе мы сожрем того, кто сидит в бочке!

– Тишина, я сказал! – рявкнул надзиратель.

– Все будет в порядке! – ответил ему Оскар.

– Не забывайте об этом! – удовлетворенно напомнил надзиратель и тут же пригрозил: – Клянусь богом, если тотчас не заткнетесь и не прекратите беспорядки, я захлопну крышку люка на целый час и задраю барашки! Будете задницами дышать, как клещи! Ясно!?

Лицо надзирателя исчезло, он удалился, оставив узников поразмышлять над предупреждением.

– Боже, помоги нам, если он это сделает… – опасливо покосился наверх чахоточный каторжанин и перекрестился.

– Заткнись, доходяга, ты все одно скоро сдохнешь и пойдешь на корм акулам. – Шрам вспотел от негодования, глаза его налились кровью, он не израсходовал запас своего гнева, но присел и замолкнул.

Оскару было очень страшно оказаться среди такого количества невольников. Они его пугали. Мысли их точно спрятаны за изнанку сознания, до них не так просто дойти обычным разумом. Вокруг царила неописуемая толчея изнуренных, измученных людей. Если Оскар и находил сейчас хоть что-то приятное в этих грустных обстоятельствах, так именно то, что он был отделен решеткой от всех этих людей, что он находился ближе всех к люку и трапу, ведущему на палубу. Однако гнетущее беспокойство не покидало его ни на секунду. Угнетали не сами невольники, а их страх и ненависть друг к другу, которые он ощущал даже кожей. Куда ни посмотри – всюду хмурые лица. И темы разговоров у них были две: вода и еда.

В трюме шла постоянная омерзительная схватка за питьевую воду, еду и освободившееся место. Как только на борт «Горгоны» погрузили невольников, в трюме было так тесно, что те стояли, едва ли не наступая друг другу на ноги. Потом людей заметно поубавилось. Вероятно, когда-то в трюме были скамейки, называемые здесь «банками», или другие сидячие места, но их давно убрали, чтобы вместить побольше «пассажиров».

Тех, кто слаб и сильно истощен, определяли сразу, так как и одного взгляда было достаточно, чтобы сделать вывод: долго тот не протянет. Как только кто-то из них умирал, то ряды людей сдвигались, заполняя образовавшуюся пустоту и буквально затаптывая несчастного. Надсмотрщики забирали трупы каждое утро, чтобы предать их морю, однако в воздухе витал смрад разложения тел – плотный, как пудинг, хоть ножом режь – смешанный с запахами стоялой воды, дерьма, спермы, крови и мочи, хлюпающих под деревянным настилом.

Оскар сделал глубокий вдох и почувствовал, что ему просто не хватает воздуха.

«Господи, ну когда же это все закончится? – мысленно простонал он. – Этим людям даже свобода не нужна. Они уже свыклись с мыслью, что умрут в рабстве. Нет! Я не такой! Я обязательно отсюда выберусь!»

Однако чем больше Оскар задумывался о свободе, тем абсурдней казалась ему эта мысль. Почему люди воскресили рабство? Зачем повернули время вспять? Ведь не так давно рабство представлялось человечеству чем-то необыкновенным из исторических романов, чем-то грязным и мерзким. Времена, когда один человек мог купить в собственность другого человека и полностью распоряжаться его жизнью, казалось, должны были безвозвратно кануть в прошлое. Трудно было представить, что все это зло вернулось и происходило на самом деле, а не являлось дурным сном. Здесь, в трюме «Горгоны», было очень много стариков, немощных, больных и тех, от кого будет мало пользы в тяжелой работе. К чему их обрекать на преждевременную смерть, если большинство из них погибнут прежде, чем корабль окажется в Порт-Морсби?

Мысли Оскара прервал скрежет петель – люк над головой открылся и в него начали опускать при помощи дифференциального ворота[70]огромную бадью, в которой плескалась вонючая рыбная похлебка с овощами. Когда она коснулась настила, по трапу спустились кок с двумя помощниками, а также четыре надзирателя с мешками, в которых гремела алюминиевая посуда. Затем опустилась сеть с бочонками питьевой воды и мешками с хлебом.