чинно пошёл себе на пароход, показывая пример трезвенности и рачительности в делах.

Народ сразу усёк, что к чему да откуда. Запасливые и смышлёные тару с собой прихватили, стали заполнять. А кому совсем невтерпёж, те сразу к фонтанам целебным припали. Такая людей жажда мучила. День тяжёлый был — понедельник.

— А спирт сам по себе, что ли, фонтанировал? — поинтересовался один из самых дотошных. — По каким таким физическим законам он вверх-то поднимался? Расскажи-ка нам, Боря! Чтобы правдоподобно было, а то не всё у тебя складно складывается.

— Так это проще простого. Я ж говорил, что народу немерено собралось. Вот своим весом и давили, как поршень, на ледяную корку. Это ж и дураку понятно. Короче! К обеду утолившие жажду стали разбредаться. Но не тут-то было. Нашёлся, видно, доброхот, позвонил в медвытрезвитель. Тут же «хмелеуборочная» пожаловала, и всех, кто под руку подвернулся, замели на «опохмелку». В порту почти никого не осталось.

Под конец вахты ко мне знакомый заглянул. На соседнем судне доктором числился. За бутылкой в город бегал, не зная, что здесь море спирта разливанное. Удивился: «Чудеса! В проходной — пусто. Даже некому пропуск предъявить. В порту словно вымерло всё. Краны не работают. Народу не видать. Пароход мой под погрузкой стоит, а движения никакого. Стропы с грузом зависли. Может, электричество отключили? Или праздник какой объявили?» — «Праздник», — объясняю. «И у меня праздник, — лыбится доктор, — день рождения, тридцать три стукнуло. Грех не отметить». И достаёт из-за пазухи бутылку «Столичной».

«Ну что ж, — говорю, — пойдём в каюту, там и подарок для тебя найдётся по этому случаю — сувенир из Гонконга».

Для начала раздавили мы по всем правилам «Столичную». Сидим. Он подарком всё любуется. Спрашивает: «Что за знаки такие? Не то два головастика в круге, не то ещё чего-то малопонятное». — «Китайские символы, — поясняю. — Поживёшь — поймёшь. Добавлять бум?» — «Дак откуда ж?» — смеётся. И тут я из-под стола шаровый спирт достаю. И прямо из ведра — ему в стакан. «Чистоган?» — «Чище не бывает». — «Откуда?!» — «Неважно. За твоих будущих детей, — говорю, — поехали!»

Кстати, как в воду глядел… насчёт детей. В общем, так мы с ним незаметно это ведро и осушили.

— Целое?! — переспросили слушатели в один голос.

— Ну да, без всякой закуси умяли за будь здоров. Как только ведро прикончили, доктор расфилософствовался: «Как думаешь, Борис Васильевич, — он всегда так, как малость выпьет, то сразу на имя с отчеством переходит, — почему пьют советские люди?»

Что тут ответишь? Всё равно что спросить: почему едят советские люди, или спят, или детей рожают? А он своё: «Отчего пьют? От безысходности, от нужды или от безделья? Отнюдь нет! Это там, на Западе, пьют от всего этого. У нас же и уверенность в завтрашнем дне, и зарплата, и работа. Думаю, пьём исключительно потому, что в магазинах в основном закуска, а не еда. Зайди в гастроном. Что ты там увидишь, дорогой товарищ?! Кильку в томате, снетки, икру кабачковую. Ну, иногда шахматное печенье и минтай мороженый. В расчёт их брать не будем. И конечно, водяру. Ты, например, ту же кильку в томате станешь без водки употреблять? То-то и оно — не станешь. Вот тебе и ответ. А у них там, на гнилом Западе, харчей невпроворот, сам знаешь. Купишь то, купишь сё, затаришься с головой, а кильки в томате и нет. Закусывать нечем. Вот в этом-то и беда их».

Когда мы с доком ведро приговорили, решил я под занавес «Фундадор» выставить. На посошок, так сказать. Забугорное бренди-шменди. Давно он у меня в закромах валялся, ещё с кругосветного рейса. Совсем о нём позабыл. Тем более что не покупал — презент от шипчандлера[63], когда на Канары заходили. Там он особо популярен из-за своей дешевизны.

Из-за него-то всё дальнейшее и случилось. Если бы не этот несчастный «Фундадор», может, и обошлось бы. Ещё тесть мне на свадьбе говорил: «Боря! Не мешай…»

Опять за детей стаканы подняли… И тут я начисто отключился. Хуже нет этого забугорного самогона! Мозги отшибает за милую душу. Не стыкуется с нашей природой.

Доктор, однако, покрепче оказался. После «Фундадора» сразу к невесте побежал. Она на Горной тогда жила. Боцман мне уже потом, когда я очухался, рассказывал: «Выбегает твой доктор, на морде лица нет, глаза шальные, ищет что-то, мечется. Я, грешным делом, подумал — в гальюн приспичило, тошнит беднягу. А он: “Где у вас тут выход? К невесте надо срочно”. — “А что, — спрашиваю без всякой задней мысли, — рожает невеста, что ли? Раз срочно так”. — “Да нет, — говорит, а сам от нетерпения ногами сучит, — не рожает ещё. Но через девять месяцев, может, и родит. Кто этих невест разберёт?”».

В отличие от боцмана, я-то доктора изучил давно, он всегда так: как выпьет маленько, сразу к невесте бежит. Женихаться. Пять лет его знаю, и все пять лет женихается.

Надо сказать, у доктора с невестой этой цирк настоящий! Он хоть и не пьянел особо — по крайней мере снаружи не определишь, — но, если за воротник заложит, то обязательно путал адреса. Невеста его в 31-м доме жила, квартире № 13. Его же, наоборот, заносило в 13-й дом, квартиру № 31. А там как раз брат невесты проживал. Матрос-водолаз: будка шесть на девять, сам килограммов на сто двадцать тянул, — короче, шкаф трёхдверный с антресолями. Ни обхватить, ни объехать. Все срочные погружения только ему доверяли. На дно камнем шёл. Женихов на дух не переносил. И как только наш «жених» ему под руку попадался, то сразу про свадьбу напоминал. Да так крепко, что бедный доктор не то что номера путал, имя своё забывал начисто.

Я, в свою очередь, как на диван ухнулся после этого бренди-шменди, так три дня в отключке и пролежал. Пароход уже и загрузиться успел, и в море вышел — мы тогда на Кобэ пошли, — а я всё в отключке. Меня по всему пароходу ищут. Доктор, когда к невесте дунул, второпях дверь захлопнул. Нет Бори, пропал. Каюта закрыта. Начали гадать: или на берегу остался, или что ещё хуже случилось. Бросились к боцману. Тот: «Голову даю на отсечение, в каюте дрыхнет». — «Нет в каюте, — говорят, — закрыта дверь на замок, стучали, не открывает никто».

Тогда боцман взял ломик, с которым никогда не расставался, подошёл к моей каюте, да как шандарахнет ломиком по замку. Дверь тут же и открылась. Ввалились, черти полосатые, а я на диванчике сплю, в