Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приблизился, перегаром дышит:
— Видишь, Сергофан, серпом тут делу не поможешь. А вот с мечом было бы куда сподручнее. Поменяться не хошь? Серп на меч, а в придачу ещё колбасу дам твёрдого копчения.
— Колбаса — оно дело хорошее, особливо копчёная. Под водочку в самый раз.
— На водку денег не хватат. Жаль! Посидели бы. А то всё лётаешь да лётаешь.
— Ну и лети себе, только не залётывайся.
И полетел Ванька дальше, на прощание крикнув:
— Не давай рыбу просящему, лучше дай удочку!
«Я ж давал тебе удочку, шовинист непробудный, а ты её пропил», — подумалось мне.
Словно услышав меня, Ванька Максимов признался:
— Воля падшего ангела оказалась сильнее моей.
Посмотрел Ваньке вслед: вот-вот пересечёт опасную сферу Шварцшильда. А всё оттого, что инструкций так и не выучил. Кричу ему, машу рукой. Куда там! Не слышит, не видит, своё что-то долдонит. Пересёк! Ноги тут же, словно гильотиной, и отсекло: остались болтаться они в пространственно-временном континууме в добротных штанах из дорогого армейского сукна с лампасами генеральскими, широкими. В секонд-хенде, похоже, приобретал. На одной лампасине белыми буквами вышито: «Истина, добро и свобода», а на другой: «Свобода — это когда нечего терять». А что терять Ване? Он уже последнее потерял, даже не заметив этого: ноги вместе со штанами. И осталась у него одна колбаса копчёная в вакуумной упаковке да сабелька, которой всё ещё по инерции помахивал — йи-эх! — разгуляй-гуляй душа по шири. А шири у него хватало с избытком. «Ничего мне от жизни не надоть, лишь бы выпить, да раз закусить…»
На прощание услышал от улетающего в небытие Ваньки Максимова песню, от которой засосало под ложечкой и ком в горле встал:
Ё-моё. Ё-моё. Ё-моё…Шире вселенной счастье моё! Ё-ё-ё. Ё-ё-ё. Ё-ё-ё — Трёпаный Пол Пот!
Дальнейший путь мой был удивителен. Пришлось довериться космическому навигатору, чувствуя, что он приведёт меня туда, незнамо куда…
А зачем тебе знать надо, брат? Сумраком мир ошарашен, Но кричу в пустоту — VIVAT…Будет тут всё по-нашему.
Неожиданно для себя услышал знакомый говор. Оказалось — пролетает-параллельным курсом Анапас Апанасович Ананасенко, которого я знал по коммерческому рейсу на Baltic Horizon. Стал он сигналить в боцманский рожок и выговаривать мне, что не соблюдаю положенную дистанцию.
— А то на таких, розумієш, швидкостях можна, йошкін кіт, загриміти під фанфари. І не ліпи мені горбатого. Я сам з вусами. По засіках наскребу та й закотаю, чи розумієш, чого не бачив ніхто.
— Катай. Посмотрим, что ты там скатаешь.
— Учора сваття, для прикладу, закотила три банки огірків, а під ранок я їх усе й слопав. І хоч би хни. Добре б під горілку. Та не завезли. Шоферюга п’яний був. У кувет заїхав і заснув. Довелося з’їздити в лабаз. А й там горілки не видно. Я вже й у підзорну трубу всі очі проглянув — нема. Сваття тока і выручат. У неї добра ентого, забув як називається, повна хата заставлена. І міліція нам не указ. А горілку з машини молдавани розтягли, арбайтери, свиноферму поряд будували. Та не добудували. Горілкою захопилися.
— Знамо дело, водки много не бывает.
— Ось-ось, від недопиття усе. Вчора ввечері на пожарну каланчу заліз. Трубу підзорну налагодив — потягло на звіздочки полубоватися. А в самого ні в одному глазу. Ось голова і закружляла. Схилило мене не в той бік, я бошóчкою-то і бухнувся вниз. Добре, ще не об камінь. В землю по плечі вліз. Благо, плечі у мене широкі. А так могло б і до пояса вдавити. Досі бошóчка бо бо́шечки трохи А іноді й не трохи. Главно діло — не розумію, як я тут виявився?
— А здесь никто ничего не разумиет.
— От і я не розумію: з дитинства мовчуном був, а тут говорити став багато. Не можу не говорити. Навіть уночі дрімучій говóрю та говóрю. А про що говóрю — сам не знаю. Узди мені нема окаянному.
На десять гривень хоч наговорив?
— Может, и больше.
— А якщо може, тоді гони.
— Чего гони?..
— Десять гривень. А то й більше. Я їх — у чулок. Бо как нищ есть.
А набереться повний, хату собі забудую. Багату. Щоб весело жити було. А тут, у космосі ентом, ніякої тобі веселощів. Одна морока та недорозуміння. І ни одної баби.
Здається, ще на десять гривнів наговорив. Разом двадцять будя. Мені їх якраз не хватат для веселого життя.
— Двадцать гривен не деньги. Прилетим — с процентом отдам. Не грусти. Космос тоже не каждому дан.
Анапас Апанасович Ананасенко, зайдя на крутой вираж, полетел к своей сватье вспоминать то, чем вся хата уставлена. Вероятно, после падения с каланчи слова забывать стал. Однако чугунный утюг почему-то вспомнил:
Тот чугунный утюг с витой ручкойГладил всё, даже шубы из норки, Даже то, что другим несподручно, Не боясь за прожжённые дырки.
На этом наши параллельные пути и разошлись. А мой курс, указанный мечом, оставался прежним.
В межгалактических ледяных пустотах меч создавал вокруг невидимое поле, которое согревало и защищало меня от сумрачных сил. Не их ли представитель приближался ко мне под острым углом?
Узнал его далеко не сразу, а узнав, вскрикнул от неожиданности:
— Ба! Так это ж сам Арон Маммонович — всемирно известный банкир, обладатель неразменного доллара. Говорят — с высочайшим уровнем libido и mortido. Еврей в космосе! К чему бы это? К деньгам, должно быть. Впрочем, какие тут деньги? А такие: деньги есть сублимация мужской энергии, которой у него было хоть отбавляй. Но и её казалось ему мало для получения высшего чина магистра в иерархии Big Money Bag of the Universe (BMBU), или Большого денежного мешка Вселенной. А где ещё поднабраться энергии, как не в космосе, чтобы потом конвертировать её в любимые землянами доллары и фунты.
Мой меч как раз и обладал такой космической энергией. И нюх банкира, как всегда, не подвёл:
— Сколько стоит ваш меч, любезный? — небрежно, без предисловий начал он. — Это настоящий эксклюзив!
— С вас много не возьму. Всего семь-сорок.
— В долларах?
— Вы меня удивляете, Маммоныч! Конечно же, в шекелях.
— Мы работаем только с долларом. Где я возьму шекель? Нет у меня шекеля.
— На нет и суда нет. Поскольку время — это деньги: time is money. Нет денег — нет времени.
