увидели, что действительно навстречу судну плыл не то человек, не то дельфин. Дали задний ход, развернулись бортом, быстро спустили шлюпку. Примус тем временем перешёл с баттерфляя на «саженьки», время от времени грозя кулаком и что-то крича нечеловеческим голосом. Ещё никто не знал, что Примус со старпомом разыгрывали ситуацию «Человек за бортом», приближённую к боевым условиям. Когда бедолагу вытащили из Японского моря, показалось — японца выловили. На Примуса мало походил: зубы оскалены, глаза узкие, скукоженный весь. Оказалось, что вода вовсе не девятнадцать градусов по прогнозу, а всего четырнадцать. В такой воде в своё удовольствие не покупаешься.

Едва очухавшись, Примус набросился на старпома: «Где этот пень-старпень? Дышлом ему по голове! И бревно в печень!»

Он ещё и не такое сказал. Всё-таки, бедолага, ни за понюх табаку час отбубенил. А с другой стороны — не зная броду, не суйся в воду.

— Да-а. Неужто всё это правда? — затянул кто-то из слушателей.

— Ежели не веришь, спроси нашего старпома, он как раз и был лучшим корешем Примуса, был лучшим — стал бывшим. «Примирил» их капитан: обоим таких кренделей прописал за те «учения»! Влепил каждому по строгому выговору с занесением в личное дело, а в дополнение — ходатайство о понижении в должности. Правда, старпом, или старпень, как стал называть его Примус после незабываемого купания в Японском море, сохранил свои погоны, но только благодаря тому, что согласился на «каторжный» рейс на нашем «козодёрном» пароходе.

А Примуса смайнали в пожарные помощники на «пассажир», что из Владика только на Сахалин и ходит.

Раз в воде не утонул, то и в огне точно не сгорит.

Фантасмагория

Рыцарь бесконечности

Однажды посреди ночи, протрезвев от сна, я поднялся, услышав призрачный зов, отдалённо напоминающий детский плач. Слышалось что-то вроде «ау — уа-а-а…» Словно кто-то звал из предвечного космоса. Мне показалось, что это отголоски музыки из холодных звёздных миров, долетающие до меня едва уловимым эхом. Постепенно возносясь над землёй, музыка увлекала моё бренное тело, ведя за собой по бесконечной петле Мёбиуса.

Наполняясь неведомой силой, я показался себе космическим странником, пустившимся осматривать галактические пажити. Странно всё это, подумалось мне. А ведь накануне и не пил почти, если не считать бутылки анисовой водки узо.

Не успев осознать эту странность, тут же был подхвачен мощной энергией, возносящей сквозь кудлатые ночные облака к звёздам, зовущим своим мерцанием постичь их тайну. Так бывает, когда застоявшийся молодой жеребец ахалтекинец непонятно отчего вдруг взбрыкнёт, закусив натянутые до предела удила, и понесётся вскачь бешено и неостановимо по нехоженым владениям. Почему-то вспомнилось из Рамона Гирао:

И вот возник звенящий луч, полёт, дрожащий свет с горячим шлейфом эха…

И полетел я в бездну космоса с горячим шлейфом эха, полетел как изгнанник человечества, копошащегося в земной пыли, ощущая особую миссию, доверенную мне незнаемо кем. Земля, уменьшаясь до размера пылинки, тонула в глубинах вселенского океана. Лёгкое амбре аниса придавало полёту особое ощущение: все космические пути открывались мне одновременно.

Неведомо откуда в правой руке появился огромный меч, остриё которого, подобно космическому навигатору, направляло мой полёт по неизведанному, определяя траекторию движения. Почему-то меч напомнил мне о карающем оружии мировой революции как возмездии победившего пролетариата. Стало очевидно — меч не простой, возможно протонно-нейтронный или даже барионный, но, несомненно, хранящий некую тайну. В тот же миг я почувствовал себя избранником космоса. Не могли же, в самом деле, избраннику вручить простое оружие. Отражая всполохи далёких миров, поблёскивая в чернильности Вселенной, меч наполнял всё моё существо невероятной силой.

Я послушно летел именно туда, куда было направлено его остриё, — в данном случае к созвездию Большого Пса. Тем не менее с восторгом ощущал, что могу повернуть в любую сторону, хотя сторон у вселенной и не бывает. Устремляясь к недоступной трезвым людям звезде Сириус, мне отчаянно захотелось погрузиться в её огненную купель для окончательного вытрезвления. И когда, наконец, бухнулся в эту Canicula Stella[68], тут-то меня и начало колбасить и плющить, плющить и колбасить: «Игде жа ты май дом повулице Матросава ссадом и сагородом каторай непрадаёцца и непакупаецца и бапка мая Акулина Стяпановна чта мяня малалетняго патцана аладями картопельными поттчивала».

Пробкой выскочив из огненной купели, почувствовал, что оттопырился по полной программе. И вся жизнь прошлая пронеслась-пролетела предо мною и во всех коленах вспомнилась, и будущие жизни тоже. И не было начала у них, и конца не было. И впредь решил оттопыриваться по полной, когда случай представится. Но тут, к сожалению, понял: случаев таких «ваще не быват, а ежли быват, то тока па бальшим празникам и с устатку на галодныё пузо».

От погружения в огненную купель стал чувствовать первозданность мира, его наготу. Будто никогда в жизни не отведывал ни самогону первой возгонки, ни одеколону «Кармен», ни воды туалетной «Сирень». И даже стал видеть объекты, прежде незамечаемые. Один из них плыл поодаль на фоне далёкой диффузной туманности. Поначалу подумал было — киноцефал, песьеглавец какой-то, несётся навстречу с субсветовой скоростью.

Пригляделся, а это не то Филька Гопнер из соседнего подъезда, которого ищет милиция и который пребывает в состоянии перманентного аффекта, не то профессиональный маргинал Ванька Максимов. Вчера он хвастался, что нашёл в мусорном бачке нераспечатанную вакуумную упаковку копчёной колбасы с ещё действующим сроком годности. «Во люди живут!» Скорее всего, действительно Ванька. Морда у него, как всегда была, похмельная, протокольная, интеллигентская и хитрая — кирпича просит. Кричит что-то, но до меня не долетает, лишь по губам догадываюсь.

— Всё, что в мире сём, есть похоть плоти, похоть очей и гордость житейская…

Затем голову свою нестриженую отвернул в сторону, и я уже не понимал, что он там проповедует.

Подлетая, Ванька уставился на мой меч и рыкнул пропитым басом:

— Не я сказал!..

Раскатистым эхом пронёсся его голос по звёздным весям, возвещая правду-матку.

Тут я заметил в руке Ваньки оружие, напоминающее кавалерийскую сабельку. Стало быть, и ему доверили какое-то задание. Возможно, уничтожение ненужных космических объектов типа белых или бурых карликов. Сабелька напоминала серп — мирное орудие гегемона. Хочешь режь, а хочешь жни, вместо денег трудодни. Вижу — машет он своим серпастым, рубает эфирное пространство почём зря, но всё мимо и мимо. Язык от усердия высунул. Зацепив случайно за яркую звезду из созвездия Живописца, такие искры высек! И только закричал что-то неполиткорректное, как его ударило, словно током.

Перекосилось лицо Ваньки немытое. Глаза