помотал головой.

– Тогда спросите у своего коллеги. Я по его глазам вижу, что он был там, что он тоже через это прошел. Когда в тебя стреляют, когда ты видишь смерть вокруг, это не оставляет тебя прежним. Я видел брата, когда ему было девятнадцать, а потом сразу двадцать семь. Конечно, он изменился. Я помню его непоседливым сорванцом везде бегавшим за Карлом. Я помню, как он вырос в улыбчивого парня. Он был красивым и умным, хотя порой позволял ветру гулять в голове.

В 22-м году я встретил неразговорчивого отстраненного мужчину со шрамом на пол лица и сединой в волосах. Вы представляете, каково это – увидеть своего двадцатисемилетнего младшего брата седым?

Франц ответил вслух:

– Нет, не представляю.

– И это очень хорошо, что не представляете, никому не пожелаю такого… Я впервые разговорить-то его толком смог через пару лет только, до этого он просто замолкал, когда я спрашивал его о прошлом. Сейчас у него все неплохо. Он вступил в Штурмовые отряды, борется за дело нашего фюрера, но он по прежнему один и я за последние одиннадцать лет ни разу не видел, чтобы он смеялся.

Ульрих встал и подошел к окну, заложив руки за спину. Полицейским нужно было прояснить еще одно обстоятельство, поэтому Хольгер спросил:

– А как вы узнали об убийстве?

– Как и все, прочитал в газетах. Сначала были просто сообщения о «Резне в Хинтеркайфеке», потом появилась передовица с зарисовкой фермы и именами жертв…

Ульрих Габриель замолчал, а после этого отвернулся от окна и посмотрел в глаза поочередно Хольгеру и Майеру. Когда Габриель заговорил, его хриплый голос звучал зловеще:

– Я понимаю, зачем вы здесь. Я понимаю, что вы не можете не считать меня подозреваемым. Я хорошо знал одну из жертв и имел мотив. И вы правы: я бы с превеликим удовольствием убил Андреаса и его жену. Я презираю этих людей всем сердцем и не испытываю к ним жалости – они косвенно повинны в гибели родного мне человека и напрямую в извращении человека, которого я некогда считал другом. Если бы речь шла только об их убийстве, а мне было бы известно имя приступника, то я бы без зазрения совести наплел вам чуши, пытаясь выгородить его. Однако я никогда бы не тронул Викторию. Несмотря ни на что именно она была самой пострадавшей во всем этом, пусть и считала саму себя виноватой. И уж тем более я бы не причинил вред своей племяннице и тому малышу.

Я знаю, что после разговора со мной вы направитесь к Вольфгангу. И я готов сказать за него как за себя – он не посмел-бы причинить вред вдове Карла и ее детям. Да, он появился в Мюнхене примерно в то время, когда произошло убийство, но он был настолько ослабшим и выхолощенным, что почти падал с ног и хотел лишь отдыха, а вовсе не мести за какие-то давние обиды. Я понимаю, что мои слова не отменяют ваших подозрений, просто хочу обозначить свою позицию.

Сказав это, Габриель уставился в окно, будто увидел в нем что-то интересное. На этот раз тишину нарушил Хольгер:

– Спасибо за откровенность, господин Габриель. Постарайтесь вспомнить, ваш брат упоминал когда-нибудь, что служил в штурмовой группе?

Вюнш не без некоторого ехидства отметил, что его вопрос вызвал у Майера неподдельное изумление.

– Нет, не припоминаю. Как я уже сказал, он очень неохотно говорит о Войне.

– Может быть, в письме с фронта?

– Не помню, возможно, что-то и было, но мимоходом. Он точно не уделял этому повышенного внимания в письме. Я прекрасно понимал, что в письмах из дома он не хотел-бы читать о Войне, и мы почти о ней не говорили. В основном мы просто делились самочувствием, новостями да вспоминали какие-то моменты из мирной жизни.

«Если и служил, то брату не распространялся…» – насчет того, что сам Ульрих служить в штурмовой группе не мог, Хольгер был уверен. Они были созданы только в 1916-м. Тогда же появились и серийные траншейные дубинки. Самоделки, правда, использовали и раньше. «Так или иначе, к этому времени Ульрих Габриель уже был дома. И все равно не факт, что это не он…»

– Господин Габриель, раз уж вы понимаете, что мы считаем вас подозреваемым, значит должны понимать, что мы не можем не спросить о вашем алиби…

– Понимаю. Так, дайте подумать, речь идет об апреле 22-го…

– С тридцать первого марта по четвертое апреля, если быть точнее.

Ульрих Габриель вернулся на рабочее место и немигающим взглядом уставился в лакированную поверхность стола. Хольгер молчал, не отвлекая его от воспоминаний. Майер следовал примеру старшего коллеги.

– Да, я вспомнил, более того, я даже знаю, как его подтвердить! Второго апреля 1922-го года вечером я был в «Придворной пивоварне». Я помню это потому, что в тот день мне довелось поговорить с нашим фюрером!

Есть лишь одно сомнение: второго или седьмого апреля это произошло? Но велась фотосъемка, так что мы сможем легко и быстро выяснить точную дату.

– Вы храните фотографии с того вечера?

– К сожалению, нет, но они наверняка хранятся в нашем архиве. Нужно лишь спуститься туда и запросить их.

«И потратить несколько часов на ожидание» – добавил про себя Хольгер.

– Нас пропустят в ваш архив?

– Прямо в него, разумеется, нет, но запросить эти фотографии для ознакомления вы можете.

Полицейские спустились на первый этаж вслед за Габриелем, прошли мимо дежурной в сером и направились в правое крыло здания.

– А вы что, весь архив партии храните в этом здании?

– Нет, для этого оно слишком мало. Здесь только документы за 1920-й – 1925-й годы. Есть еще одно здание на Шеллингштрассе, там хранится большая часть архива. Я точно не уверен, все же это не моя сфера деятельности, но вроде бы скоро для архива оборудуют отдельное здание неподалеку отсюда.

Даже в помещении архива нашлось место свастике и портрету Гитлера. Заспанный человек в гражданской одежде читал газету и не отложил ее до тех пор, пока к нему не обратились:

– Доброе утро, господин Кляйстерс.

– Доброе утро, господин Габриель. Вы по мою душу?

– Да, но только не я, а эти двое господ.

Господин Кляйстерс посмотрел на полицейских так, будто только что их увидел. Хольгер решил взять разговор на себя:

– Доброе утро, господин Кляйстерс. Мы из полиции. Я, оберкомиссар Вюнш.

– Комиссар Майер.

– Нам нужны фотографии, сделанные в «Придворной пивоварне» второго апреля 1922-го года.

– С какой целью?

– Для ознакомления.

– Это я понял. С какой