смотреть на стену, мог начать пить ни с того ни с сего и не останавливался пока не падал без памяти. И родители, и мы с Вольфгангом пытались поговорить с ним, как-то помочь ему, но как только речь заходила о Виктории, он уходил от разговора. А потом началась Война…

Установилась тишина, которую нарушил Майер:

– Почему Карл попал на фронт? Он не был годен.

– Да, не был. Он пошел добровольцем. Я не знаю, как у Карла получилось пройти медкомиссию, может быть, он подкупил доктора, а может быть смог его убедить. Оберкомиссар Вюнш, вы, наверное, помните, какое возбуждение тогда царило, как все были уверены, что Война закончится к Рождеству, причем непременно в нашу пользу?

Хольгер кивнул. Он хорошо это помнил.

– Карл записался добровольцем, а вместе с ним записался Вольфганг. Я, признаюсь, был никудышным братом, а вот они вдвоем были очень близки. Вольфганг больше всех переживал за Карла, наверное, так же сильно, как и мать. Знаете, как это иногда бывает – старший заботится и приглядывает за младшим, а потом, наоборот, младший опекает старшего. Только Вольфганг уберечь Карла не смог… А я попал под мобилизацию на Восточный фронт.

Я узнал, что Карл погиб, когда сам в госпитале лежал после ранения. Горящей балкой придавило, если бы однополчанин меня послушал и оставил, я бы там заживо… к счастью, он не послушал. Я так у него на горбу и отрубился, потом в себя прихожу в госпитале – половина тела огнем горит, трех пальцев на правой руке нет и дышать могу только с трудом. В общем, комиссовали меня. Возвращаюсь домой, а отец только неделю как мать похоронил. И сам он в ту же ночь…

– Простите, что заставляем вас вспоминать об этом.

– Нет, вы знаете, я вам даже благодарен. Я никому, даже своей супруге, все это не рассказывал, по крайней мере, все за раз.

– Вы поддерживали переписку с Вольфгангом?

– Да, поддерживал. От него узнал, что Карл погиб сразу, не мучился. Он от меня узнал о смерти отца. Его ранило на Войне дважды – в первый раз в 15-м лицо осколком задело, на том же месте, что и у вас, оберкомиссар Вюнш, только глубже. А во второй раз в 17-м в ногу, он с тех пор прихрамывает немного на правую ногу.

– После возвращения вы встречали Викторию?

– Да, один раз. В 15-м году она призналась отцу Хаасу – это священник из Кайфека – что Андреас ее насилует. Хаас смелее меня оказался – решил, что тайна исповеди не должна позволять такой мрази как Андреас остаться безнаказанной. Полицейские искали свидетелей, которые могли бы подтвердить слова отца Хааса – Виктория-то, разумеется, отказалась обвинять Андреаса – и я согласился выступить на суде. Я знал, что у Виктории родилась дочка от Карла, моя племянница… Но, признаюсь, тогда я не думал о ней, мне хотелось чтобы Андреас заплатил за то, что сломал жизнь Виктории, а она из-за этого привела моего брата к гибели.

– Вы считаете, что он пошел на Войну из-за нее?

– Да, считаю. Карл знал о своих проблемах с равновесием, знал о своей астме – он отправился на фронт не за Германию и не чтобы снискать себе славу. Он просто искал смерти. И Виктория была единственной причиной, по которой мой брат захотел бы умереть.

– Андреаса осудили. Что было дальше?

– Не знаю, я больше не следил за жизнью Виктории. Я был тогда не в лучшей форме. Тяжелые боли и большое хозяйство привели меня к зависимости от морфина. Не подумайте, что я оправдываюсь, просто сначала ты принимаешь его потому, что боль рвет тебя на части, потом, чтобы спать без кошмаров, а после, потому, что не можешь не принимать.

Я слышал, что Андреаса арестовывали зимой 20-го года за инцест, так как у Виктории родился сын, но Лоренц Шлиттенбауэр – уважаемый в Кайфеке человек – признал, что это его сын, и Андреаса отпустили. Правда, как я понял потом, когда читал об убийстве в газетах, Виктория поступила с Шлиттенбауэром так же как и с Карлом…

– А когда Вольфганг вернулся с Войны?

– В 1922-м. Он сражался в Балтийском ландесвере. Потом, когда ландесвер сдался, он остался в Литве военным специалистом. Но это вам лучше у него спросить, я плохо знаю этот период жизни Вольфганга. У нас тогда оборвалась связь, и мы смогли найти друг друга только в 22-м году.

В разговор вновь вступил Франц:

– То есть он не был в Лааге с 1914-го года?

– Да. А если и был, то не дал о себе знать. Дело в том, что я тогда уже не жил в Лааге. К весне 20-го года я бывал в родном доме от силы раз в два месяца. Просто проверял, все ли в порядке.

– А почему вы уехали оттуда?

– Как я уже говорил, мне было тяжело справляться с хозяйством в одиночку. Кроме того, я встретил женщину – Марину Ламбергер. Ее супруг погиб в 16-м году, а уже после его смерти она родила Хенрика. Вы его видели в субботу, оберкомиссар Вюнш. Мы познакомились в Мюнхене, когда я приехал разбираться с очередной задержкой пенсии. Ей нужен был отец для ее сына, а мне нужен был хоть кто-нибудь. Мы начали встречаться и, в конце концов, я перебрался в Мюнхен и женился на ней.

Слова фрау Мюлленбек полностью подтверждались, но Хольгер все-же решил уточнить:

– А что произошло весной 20-го года?

– Наш дом в Лааге сгорел.

– Из-за чего?

– Не знаю. Поговаривали о каких-то поджигателях, но точно ничего установить не получилось, да никто и не пытался особенно. Я, конечно, был опечален гибелью дома, в котором прошла большая часть моей жизни, но повторюсь, я там практически не бывал к тому времени…

На этот раз Ульриху удалось подавить приступ кашля, вовремя выпив воды.

– Постарайтесь вспомнить, когда конкретно вы смогли найти Вольфганга?

– На самом деле это он меня нашел. Это было весной, точнее, в середине весны 22-го года. Кстати, да, вы правы, он перед этим побывал в Лааге, потому, что сразу же спросил у меня о том, что случилось с домом. Мой брат очень неохотно рассказывает о том, что происходило с ним с 1918-го по 1922-й. По большому счету, я рассказал вам все, что знаю об этом периоде его жизни.

Франц вновь взял слово:

– Ваш брат сильно изменился с вашей последней встречи?

– Молодой человек, в вас когда-нибудь стреляли?

Майер отрицательно