тогда ещё не занимал должности обер-прокурора, заинтересовался рассуждениями Н. Г. Устрялова о Литовском княжестве: в должности товарища министра народного просвещения, по указанию императора, он объехал Западный край, знакомясь и с характером воспитания «здешнего юношества» и, в особенности, с положением духовно-учебных заведений. На месте граф изучал быт молодых людей, «предназначавшихся в духовное звание». Одним из последствий этого обозрения стало «отделение воспитанников-униатов от католиков, перевод Виленской римско-католической духовной академии в Петербург и учреждение в Жировицком монастыре (близ Слонима) особой униатской семинарии»[618].

«Физиономия», как видим, у графа Протасова была, он живо интересовался не только политикой, но и историей, знание которой помогало ему решать ставившиеся императором конкретные задачи. В этой связи, несколько забегая вперёд, отметим, что, став обер-прокурором, граф ввёл в соответствующие курсы семинарского образования «Начертание русской истории» и «Руководство к первоначальному изучению русской истории», составленные и опубликованные Н. Г. Устряловым для гимназий и для уездных училищ[619]. Усиление преподавания исторических наук было вполне соответствовало духу николаевского царствования: по словам протоиерея Георгия Флоровского, «при графе Протасове в истории видели лучшее противоядие против библейских излишеств. В истории видели иногда свидетельство от предания»[620].

Став обер-прокурором, Протасов продолжил политику своего предшественника по усилению светского начала в управлении духовным ведомством. Как справедливо заметил В. А. Шкерин, если склонный к мистицизму князь А. Н. Голицын «соответствовал противоречивому характеру правления Александра I», то граф Н. А. Протасов «был тем же “типом прусского офицера”, что и Николай I на троне. Смещение С. Д. Нечаева Шкерин объясняет тем, что самодержец нуждался не в грамотном соратнике, кем и был Нечаев, «а в подчинённом, умевшем беспрекословно и чётко выполнять приказы, какого он и обрёл в лице Протасова»[621].

Соглашаясь со сказанным, выскажем только одно недоумение: указание на то, что Нечаев в должности обер-прокурора – «в известной степени историческая случайность». Шкерин полагает, что, назначая, Николай I воздал должное его знаниям и опыту, приобретённым в ходе уральской командировки и службы в обер-прокуратуре при князе П. С. Голицыне[622]. Думается, что «декабрист С. Д. Нечаев» не менее случайная фигура во главе духовного ведомства, чем фигура гвардейского офицера графа Протасова. Противопоставить деятельность одного активности другого вряд ли получится: граф довершил и развил то, что инициировал его предшественник, со временем приобретя необходимый опыт и знания.

Конечно, В. А. Шкерин прав: периоды обер-прокурорства С. Д. Нечаева и его предшественника князя П. С. Мещерского «эпохи не составили». Но из этого, полагаю, вовсе не следует вывод о несоответствии Нечаева, как сторонника принципа «просвещенного человеколюбия», государственной стратегии Николая I, в царствование которого безраздельно господствовала формула официальной народности, в трёх словах сформулированная графом С. С. Уваровым. Идеологическое противопоставление С. Д. Нечаева и графа Н. А. Протасова, на мой взгляд, лишено фундаментальных оснований: и тот, и другой прекрасно понимали, что они – всего лишь исполнители самодержавной воли «по духовному ведомству». Нельзя также сказать, что Нечаев более держался за членство в Комиссии духовных училищ, чем за кресло синодального обер-прокурора, вынужденно отбирая монастыри у католиков и униатов и высмеивая «бездеятельность православных иерархов» в то время, как православие «уже было возведено в идеологический ранг “русской политической религии”»[623].

Во-первых, если и говорить о «политической религии», то корректнее указывать не на «православие», а на Православную Церковь. И, во-вторых, Российская империя являлась конфессионально пристрастным, православным de jure, государством, и идеология «православия, самодержавия, народности», сформулированная в 1832 г., была для неё и закономерна, и естественна. «Просвещённое человеколюбие» никак не противостояло и не могло противостоять теории официальной народности, – оно могло быть востребовано, как это было в эпоху Александра I, а могло и отвергаться (как «руководящий принцип» государственной политики в эпоху его венценосного брата).

Став обер-прокурором, граф Н. А. Протасов продолжил политику С. Д. Нечаева и достаточно быстро довёл до конца начатую предшественником организацию при Св. Синоде новых учреждений, руководивших различными отраслями церковного управления под непосредственным контролем главы духовного ведомства. Уже 1 августа 1836 г. император утвердил доклад Протасова, в котором обосновывалась необходимость упразднение существовавшей при делах Св. Синода прежней обер-прокурорской канцелярии и намечалось создание особой канцелярии при обер-прокуроре (в составе директора, двух секретарей, двух помощников секретарей, журналиста, экзекутора и восьми канцелярских служащих)[624].

Прошло чуть более трёх месяцев, и 10 октября 1836 г. граф представил императору новый доклад, в котором говорил о необходимости учреждения под его, Протасова, непосредственным наблюдением Хозяйственного комитета. 14 ноября 1836 г., получив одобрение Николая I, обер-прокурор представил на его утверждение проект положения о Хозяйственном комитете. Членами его предполагалось назначить чиновника за обер-прокурорским столом, директора синодальной канцелярии, юрисконсульта и правителя дел Комиссии духовных училищ. Реформаторский пыл обер-прокурора чем дальше, тем больше разгорался: новый обширный доклад императору был сделан 22 февраля 1839 г.[625] В нём все идеи по реформированию главного управления духовного ведомства были систематизированы.

Доклад получил одобрение императора и 1 марта 1839 г. граф Н. А. Протасов получил позволение внести на высочайшее утверждение составленные проекты указа Св. Синоду об упразднении Комиссии духовных училищ; положения о Духовно-учебном управлении при Св. Синоде; положения о Хозяйственном управлении при Св. Синоде, и указа Правительствующему Сенату о соединении отделений духовных дел православного и греко-униатского исповеданий с Канцелярией обер-прокурора. Рассматривавший вопрос об отношении обер-прокуроров к Св. Синоду профессор Казанской духовной академии Ф. В. Благовидов полагал, что верховная власть, утвердив проекты указов, положений и новых штатов, «тем самым не только окончательно упрочила за прокуратурой преобладающее влияние на всю систему церковного управления, но и создала для синодального обер-прокурора положение фактического министра духовного ведомства, так как реформа 1 марта 1839 года сосредоточила действительное заведывание всеми делами синодального ведомства в четырёх вновь организованных или значительно преобразованных центральных учреждениях, хотя и существовавших при Св. Синоде, но уже находившихся “под главным начальством обер-прокурора”»[626].

В результате «реформы 1 марта 1839 г.» реальное заведывание всеми делами синодального ведомства сосредоточилось в четырёх вновь организованных или кардинально преобразованных центральных учреждениях, хотя и существовавших при Св. Синоде, но с тех пор находившихся под непосредственным управлением обер-прокурора. Графу Протасову удалось завершить процесс подчинения синодального управления влиянию обер-прокурорской власти, до конца жизни удерживая за обер-прокуратурой приобретённое в конце 1830-х значение. В случае обсуждения предметов особой важности по назначению обер-прокурора собиралась Консультация – своеобразный «совет министра», состоявший из начальников структурных подразделений Св. Синода. Повышенные штаты и штатные оклады чиновников ведомства православного исповедания, введённые с 1 марта 1839 г. и соответствовавшие штатам сходных департаментов министерств, просуществовали около 30 лет, до конца 1860-х гг.[627]

Так из органа надзора обер-прокуратура Св. Синода превратилась в орган власти, в «ведомство православного исповедания», в котором состояли и клир, и иерархия. Как замечал протоиерей Георгий Флоровский, «это вполне отвечало духу Петровской реформы. ‹…›