священник Михаил Морошкин не скрывал и того, что у графа Н. А. Протасова было предубеждения к архиереям: «смотря на них как на касту, господствующую над белым духовенством и угнетающую последнюю, он, при всяком удобном случае, рад был жестоким выговором или неуважительным обращением, преследовать за злоупотребление власти»[647].

Предубеждение графа Н. А. Протасова к архиереям некоторые исследователи поворачивали таким образом, чтобы заявлять о его нелюбви к монашеству in corpore[648]. Даже заявляли, что эта нелюбовь логична «с государственной точки зрения»[649]. Рассуждать о «государственной нелюбви» к монашеству, полагаю, излишне смело. Разумнее констатировать «офицерское отношение» Н. А. Протасова к иерархии, воспринимавшейся им как «персоны» подчинённые. Неслучайно он, чтобы лучше следить за архиереями, сам назначал в епархии секретарей консисторий. «Это были его агенты, род тайной полиции, доносившей ему обо всём, что делалось в епархии»[650].

Обер-прокурор решал вопросы переводов епископов с кафедры на кафедру, не особо задумываясь над тем, хотят ли они или их паства этого. Но фактов неподчинения обер-прокурору история не сохранила. К примеру, решив перевести епископа Афанасия (Соколова) из Томска, где он служил более 12 лет, в Иркутск, «в архиепископы», Протасов даже не удосужился спросить мнения переводимого (узнав о новом назначении преосвященного, верующие глубоко огорчились, «плакали»)[651].

С другой стороны, граф Н. А. Протасов был внимателен к обращениям в свой адрес рядовых клириков. Характерная иллюстрация сказанному: 7 ноября 1851 г. на его имя было направлено письмо инока Парфения (Аг[г]еева), бывшего раскольника, затем постриженика Свято-Пантелеймонова монастыря на Афоне, в дальнейшем – миссионера. В письме он просил разрешить ему выехать из Сибири в Гефсиманский скит Московской епархии, либо официально оформить его дальнейшее пребывание в Сибири. Показательно, что инок обратился не в Св. Синод, а непосредственно к Протасову. «Смиренный послушник и богомолец», конечно, не дождался личного ответа «его сиятельства, господина синодального обер-прокурора», но уже 8 декабря 1853 г. последний направил письмо на имя Томского епископа, в котором разрешал иноку Парфению обратиться с просьбой «по принадлежности» к митрополиту Филарету (Дроздову). Соответствующее письмо-прошение Московскому святителю инок Парфений написал менее чем через месяц[652].

Отметим: ни у кого не вызвало удивления то, что рядовой монах по поводу своей судьбы обращался не к духовному начальству, а к руководителю духовного ведомства (который, кстати, на полученное из Сибири письмо отреагировал на удивление быстро). Не вызвало удивления потому, что к 1850-м гг. не только критиковать «новое начало», утверждённое в духовном ведомстве Протасовым, но и публично рассуждать о его правомерности никто из иерархов Православной Церкви не мог.

Граф был полновластным хозяином в Св. Синоде, не только единолично решая кадровые вопросы, но и навязывая своё представление о духовном образовании. Уже в 1840 г. были разработаны и утверждены новые учебные планы для семинарий, причём в учебную программу были включены такие предметы, как начала медицины («Общенародный лечебник») и сельское хозяйство. Круг вспомогательных общеобразовательных предметов сокращался, обязательными оставались логика, психология, российская словесность, история, физика, геометрия, латинский и греческий языки. Тогда же совершился переход от использования при преподавании латинского языка к русскому (латинский язык был выделен в отдельную дисциплину). Преподавание отечественной истории при Протасове было усилено в ущерб преподаванию философии. Благодаря обер-прокурору не имевшие духовного сана преподаватели академий и семинарий с декабря 1839 получили возможность получения классного чина не только за образование и учёную степень, но и за выслугу лет в должности (причём тремя классами выше, чем предусматривала должность). Тем самым на них были распространены правила, общие для всех учебных заведений империи.

Специально следует подчеркнуть уже отмеченное выше событие: завершение в годы управления графом Н. А. Протасовым духовным ведомством дела воссоединения униатов с Православной Российской Церковью, начатое ещё при его предшественнике. Как указывалось, первое знакомство с Западным краем произошло у графа в бытность его товарищем министра народного просвещения. Изучая организацию духовного образования униатов, будущий обер-прокурор познакомился и с местными деятелями, некоторые из которых стали его сотрудниками по обер-прокуратуре (к примеру, выпускник Полоцкой иезуитской академии К. С. Сербинович).

По воспоминаниям жандармского полковника А. И. Ломачевского, с 1838 г. служившего в Минске, без той подготовки, которую получил граф Н. А. Протасов, обозревая Западный край в качестве товарища министра народного просвещения, ему «трудно было бы сообразить общие по духовному ведомству распоряжения с тою изумительною деятельностью, в которою гениальный архипастырь Иосиф [Семашко] вёл дело унии к назначенной цели». Графом были подобраны чиновники, сочувствующие делу воссоединения («торжеству православия над католицизмом»), часто бывавшие в Западном крае и лично совещавшиеся «с местным епархиальным начальством о ходе святого этого дела». Среди этих чиновников, помимо К. С. Сербиновича, были такие синодальные деятели как А. И. Карасевский, В. В. Скрипицын, А. И. Войцехович, Я. А. Позняк[653]. На долгие годы они стали главными помощниками Протасова, сумевшего завершить процесс «воссоединения любовью» тех, кто был «отторгнут насилием» ещё в 1596 г. Он оценил масштаб личности вл. Иосифа (Семашко), которому неизменно оказывал помощь и поддержку[654].

За годы управления духовным ведомством граф Н. А. Протасов многократно получал знаки благоволения монарха: 3 апреля 1838 г. он был произведен в чин генерал-майора и зачислен в Свиту Его Императорского Величества; 26 марта 1839 г. – награждён орденом св. Анны 1 степени, а спустя девять месяцев – и орденом св. Георгия 4 степени (3 декабря 1839 г.). Через год, 14 апреля 1840 г., граф стал генерал-адъютантом Свиты Его Императорского Величества, а 11 апреля 1848 г. – и генерал-лейтенантом. 23 апреля 1850 г. был награждён орденом Белого Орла, а 30 марта 1852 г. стал кавалером ордена св. Александра Невского[655].

Наконец, 1 января 1853 г. он получил высочайшее повеление присутствовать в Государственном Совете «с оставлением в прежних должностях и звании». С тех пор граф по понедельникам неизменно приезжал к присутствию в Государственный Совет. Поскольку он был человеком военным, то его место в Государственном Совете определялось не статусом занимаемой им обер-прокурорской должности, а старшинством чина. Поскольку генерал-лейтенантом Протасов стал 11 апреля 1848 г., то ему определили «стоять за членом Государственного Совета генерал-адъютантом Игнатьевым 1-м»[656], получившим чин генерал-лейтенанта 23 марта 1847 г. Генерал П. Н. Игнатьев в то время был членом Совета о военно-учебных заведениях, состоял дежурным генералом[657]. Как видим, всевластный «министр» в духовном ведомстве, граф Н. А. Протасов в Государственном Совете имел место после военного, стоявшего в чиновничьем отношении много ниже его. В николаевское царствование странным это не было, ибо бюрократическое начало тогда неизменно превалировало.

К концу жизни, будучи полновластным распорядителем дел в духовном ведомстве, равно как и судеб состоящего в нём духовенства, граф Н. А. Протасов вызывал резкую неприязнь у многих представителей иерархии и столичных клириков. Упоминавшийся выше отец Климент (Можаров), представитель «учёного монашества», говоря о Протасове, не мог сдерживать эмоций.