Любовь Фила к «спидам» приводила его также и к уличным дилерам. Как правило, дилеры были либо подростками, либо теми, кому чуть за двадцать. К 1967 году они болтались повсюду; падчерица Фила Хэтт, которая в тот год училась в старшем классе в Старшей школе Сан-Рафеля, услышала от своих школьных друзей, что дом ее отца был известным местом, где торговали наркотиками.

Начиная с 1967 года и до конца десятилетия совместная жизнь Фила с Нэнси становилась все более сложной и отчаянной. Наркотики были частью этой проблемы, но только частью. Силы энтропии сотрясали некогда спокойный дом. В первую очередь начались трудности, которые испытывают все родители, ухаживая за новорожденным ребенком. Затем у Фила умерли оба кота. Дурные вести приобрели трагические масштабы с самоубийством Марен Хакетт в июне 1967 года. В следующие два года произойдут еще две смерти: Энтони Бучер и епископ Джеймс Пайк, два человека, послужившие Филу наставниками, уйдут из жизни. К этому добавились аудит со стороны Налогового управления, экономическая нестабильность, супружеская неверность, обычная вывихнутая странность Калифорнии шестидесятых и психические риски, возникавшие при создании сюжетов фантастических романов, в которых отражались все эти реалии. Хотя Фил и Нэнси оставались любящей парой, они были поставлены на колени.

На все эти кризисы бесспорно влияли и регулирующие настроение пилюли – антидепрессанты и транквилизаторы. Употребление Филом таблеток поддерживалось полуслепой уверенностью в том, что принятый в нужное время нужный препарат принесет пользу. Типичным примером тому стало прописанное Филом самому себе лечение после «нервного срыва», от которого он страдал в июле 1967 года. Первым катализатором этого стало самоубийство Марен Хакетт в июне. Горе Марен было вызвано, в какой-то степени, болезненным разрывом ее отношений с епископом Пайком; Фил и Нэнси видели, что к этому все и шло, и тем не менее были потрясены ее смертью. Марен была надежным источником поддержки молодой пары.

За несколько недель до «нервного срыва» Фил был «умеренно параноидальным и очень враждебным», а затем его «состояние психиатр назвал «симптомом пограничного психического расстройства», и это было совершенно очевидно». Нервный срыв длился половину дня и заключался «в обширном искажении восприятия» – ужасный привкус, утрата памяти и чувства времени, физическая беспомощность, острый ужас при кормлении Изы, стремление к самоубийству. Вдобавок Фил положил куда-то не туда «важные налоговые документы». Это искажение восприятия было до такой степени ярким, что Фил попросил Нэнси спрятать от него пистолет двадцать второго калибра. Но он начал бороться с нарушением восприятия: «Я принял приличную большую дозу фенотиазинов, а потом еще раз – чтобы встретиться с Доктором» («Стелазин», нейролептик из группы фенотиазина, был успокаивающим препаратом, который Фил настоятельно рекомендовал Энн в 1963 году). Фил смог «чувствовать себя активным, энергичным и даже восторженным – потому что рассуждал, что встретил это лицом к лицу, и мне это понравилось (правда, временно)». А вот неожиданный поворот, который знаменует столь многие мысли Фила о кризисе:

У Фила были веские основания бояться Налогового управления. О каком бы урегулировании он ни думал, оно скоро бы сорвалось. Продолжающийся аудит доходов Фила за 1964 и 1965 годы (он декларировал двенадцать тысяч и пять тысяч соответственно) приводил ко все более строгим штрафам. В сентябрьском письме 1967 года Фил умолял: «Сколько это может продолжаться? У меня почти не осталось денег». Но Фил мужественно бросился из огня да в полымя, когда подписал (вместе с пятью сотнями других авторов) петицию «Протест писателей и редакторов военным налогам» в февральском номере журнала Ramparts за 1968 год. Те, кто поставил свою подпись, выступали против войны во Вьетнаме и заявляли:

Положение Фила, которое позволяло ему влиять на общественное мнение без того, чтобы испытывать психологический стресс, покидая дом, тем не менее имело высокие персональные издержки: Налоговое управление реквизировало его автомобиль в 1969 году, а также непосредственно вызывало интенсивный, сохраняющийся страх. В одной записи в «Экзегезе» 1979 года Фил размышлял: «После этого я понимаю, что петиция в Ramparts, а затем мой отказ подавать налоговую декларацию до конца войны, все это было не просто антивоенным актом, инакомыслием или даже гражданским неповиновением, но прямым принесением в жертву моей свободы и литературной карьеры: наказание было неизбежно, словно для Иисуса, вошедшего в Иерусалим. И я знал это. К 1974 году я жил в страхе от того, что они арестуют меня […]».

Петиция в Ramparts не была единственным источником беспокойства Фила. Он предполагал, что каким-то образом случайно изобразил важную, исключительную государственную тайну в своем фантастическом произведении и попал под подозрение правительства. В этом отношении Фил больше всего опасался за две свои работы – особенно подозрительными были «Предпоследняя правда» (1964) (см. «Хронологический обзор») и «Вера отцов наших» – рассказ, написанный для научно-фантастической антологии Харлана Эллисона Dangerous Visions (1967), в котором изображен тоталитарный лидер, подобный Председателю Мао, скрывающий свою истинную форму, добавляя в питьевую воду населения дозы галлюциногенов. Фил позже обвинит Эллисона в том, что в «Предисловии» к «Вере» содержались искажения, которые угрожали репутации и безопасности Дика. Текст Эллисона включал следующий фрагмент:

Эллисон вспоминает, что Фил уверял его – «Вера» и «Палмер Элдрич» были написаны под воздействием ЛСД; позднее письма от Лоуренса Эшмида – редактора издательства Doubleday, который руководил проектом Dangerous Visions, подтверждают, что Фил не вносил никаких изменений в верстку того самого предисловия. Сам Фил в своем послесловии 1967 года к рассказу не преминул отметить тему ЛСД (хотя там он не заявлял, что писал под действием этого препарата). Но во всех дальнейших переизданиях Dangerous Visions начиная с 1975 года в своем обновленном послесловии Фил настаивает, что на его текст «кислота» никак не влияла. Вполне вероятно, что это признание 1975 года достойно доверия, а то, о чем он говорил в 1967 году, – шутка, свойственная духу времени.