Чи Хён по-прежнему сжимала рукоять, и, что еще важнее, в ней все еще был гнев, он клокотал и рвался наружу, когда она вскочила на ноги… и снова упала.

Их было слишком много. Сотни пальцев, так похожих на человеческие, схватились за клинок, покрыв его едва ли не целиком, и вырвали оружие из ее руки. Это был конец.

А впрочем, нет. Сгустки серой крови посыпались градом, а потом появился он, в точности как герой романтических баллад, прорвавшись сквозь орду демонов, чтобы спасти любимую. Обычно такой нежный, он ухватил ее за запястье и рывком поднял на ноги. Они больно ударились друг о друга, их глаза встретились лишь на секунду, и он снова бросился вперед, чтобы пронзить еще одного монстра.

Но даже среди этого ожившего кошмара она разглядела улыбку, которую он тщетно пытался спрятать, возвращаясь к исполнению своих обязанностей: не торжествующую, самодовольную усмешку, не ухмылку, словно бы говорящую «вот теперь тебе придется помириться со мной», а радостную улыбку облегчения – оттого что он успел вовремя.

Еще одна порожденная демоном тварь врезалась в Гын Джу и повалила на землю, и теперь уже настал черед Чи Хён прийти на помощь; она ударила монстра ногой в зубы и продолжала пинать, пока Гын Джу не поднялся на ноги. Высмотрев под грудой тел свой меч, она схватила его, отскочила назад и повернулась навстречу потоку нескончаемого ужаса.

И вдруг все закончилось. Четырехтигриный клинок сверкнул в лучах солнца, они оба подняли головы и увидели над собой чистое небо вместо прежнего мохнатого полога. Побежденная Королева Демонов кинулась обратно к Вратам со всей поспешностью, на какую была способна, волоча несоразмерно длинный израненный хвост, а следом за ней умчался и весь уцелевший выводок. Жуткие отродья суетились под ногами у матери, пытались запрыгнуть на спину, где уже расположились их братья и сестры, а Чи Хён и Гын Джу, поддерживая друг друга, молча смотрели, как Королева Демонов вместе со своими детьми, еще недавно простыми смертными, вернулась в Изначальную Тьму.

Какими бы ни выдались предыдущие дни, начало этого было достойно песни, а то и возвышенной, жизнерадостной баллады. Полночи они крались сквозь темные, полные опасностей джунгли, постоянно оглядываясь, не преследует ли тот молочно-белый небесный ужас, но в конце концов вышли из чащи и наткнулись на спокойное, залитое звездным светом озеро у небольшого водопада. И Марото уснул на покрытом мхом берегу – только Древние Смотрящие помнят, когда в последний раз он спал так сладко. И первое, что увидели его глаза поутру, это строгая девушка-непорочная, протягивающая скорлупу кокоса с пресной водой. Он прекрасно понимал, почему капитан Бань проявляет такую поразительную любезность: хочет посмотреть, не стошнит ли его от этой воды. Но штука в том, что он выпил уже не меньше галлона, пока стоял на страже, – так мучился от жажды, что не остановился бы, даже если бы жидкость расплавляла его изнутри.

– Спасибо, капитан, – сказал он, выпив половину, и напомнил себе, что не должен пялиться на темные, призывно набухшие соски, проступающие под ее мокрой рубашкой. – Купались?

– Полезный, я так похожа на дуру, купающуюся в одежде?

– Нет, капитан, – ответил он, уже раскусив игру и с удовольствием приняв ее: дети вечно думают, что разбираются в этом дерьме, хотя на самом деле ничего толком не понимают, но не стоит их разочаровывать без крайней нужды. – Вы просто промокли.

– Жарко, как в заднице у феникса, и кое-кто из нас уже давно проснулся и разведал все вокруг.

Она стерла пот с татуированной щеки, а Марото успел представить, какой соленой та должна быть на вкус, но тут сонливость окончательно сошла и он вспомнил, что прежние дурные привычки остались там, на Звезде. Теперь он новый Марото, лучше прежнего, не та грубая скотина, что стала бы домогаться первой же повстречавшейся женщины, даже потной, зеленоволосой и татуированной.

– Да, денек несомненно будет жарким, но теплая погода греет мне душу. – Он сделал еще глоток подслащенной кокосовой мякотью воды. – Я родился в саваннах, и мы не знали ничего, кроме вечного холода, но говорят, когда-то в Кремнеземье стояла такая же жара, как в Усбе. Возможно, во мне сохранилось немного древней крови.

– И древней кожи в придачу, – добавила Бань.

– Достаточно древней, чтобы все понимать, но слишком молодой, чтобы переживать из-за этого.

Бань удивленно уставилась на Марото, и тот сразу пожалел о сказанном – с чего он решил, что его слова покажутся ей умными?

Чтобы скрыть смущение старика, пытающегося учить молодых, он допил воду и вернул скорлупу. Щурясь от яркого утреннего солнца, взглянул на Ники-хюн и Донг-вона, старающихся не показать, что внимательно наблюдают за ним с дальнего берега почти круглого озерца, облизывая потрескавшиеся от соли губы.

– Вода хорошая, если вы хотите спросить об этом, – прокричал им Марото. – Я еще ночью выпил столько, что последствия уже непременно сказались бы.

Оба чуть ли не с головой окунулись в озеро и принялись жадно черпать воду ладонями. Бань поступила умнее, опустив кокос в том месте, где бил ключ.

– Капитан, учитывая, что меня назначили дегустатором без моего согласия, вы не возражаете, если я потрачу еще две-три минуты и приведу себя в порядок?

Бань всячески старалась поддержать свой авторитет, и было занятно потакать ей в таком деле, но как тут не вставить шпильку и не проверить, сойдет ли это с рук?

– Две-три, Полезный, но не больше, – ответила она, утолив жажду. – В моей команде лодырям не место.

– Понятно, капитан, и спасибо за доброту.

Марото снова улегся на моховую постель и уставился на нефритовые листья и сапфировое небо, внемля крикам диковинных птиц и шуму водопада. Еще бы нашлось чем перекусить, и можно было бы назвать нынешнее утро самым прекрасным в его жизни. Как только он об этом подумал, с озера донесся плеск рыбы. Прекрасно. Он одолжит у Бань мачете, нарубит черного бамбука, растущего на пологом склоне у водопада, и с помощью остальных построит запруду в устье ручья. Тогда можно будет наловить рыбы к завтраку – или к обеду, зависит от того, как пойдет работа. Но это уже не так важно. Он очутился хрен знает где, и недолгий, но драгоценный сон позволил похоронить ужасные воспоминания в глубине разума, где им и место.

Но теперь они снова поднялись на поверхность. И дернуло же его подумать, что Пурне очень бы понравились эти потерпевшие кораблекрушение пираты! Мигом утро лишилось очарования, да и кого он хотел обмануть? Марото никогда не любил жару. Забыв про все прелести окружающего мирка, он предался самым мрачным воспоминаниям. Но этого не хватило, чтобы настроение стало совсем дерьмовым, и он начал воображать самые худшие варианты развития событий после его исчезновения из лагеря Кобальтового отряда.