Я смотрю в указанном направлении и вижу какое-то движение между деревьями, но сквозь снегопад ничего не разобрать.

– Кажется, там кто-то ходит, – подтверждаю я.

Мы напрягаем зрение, но уже ничего не видно, так что мы продолжаем путь.

Поднимаемся на крыльцо дома Берит и стучим в дверь.

Дверь распахивается после первого стука.

Берит вся красная, взгляд мечется. Заколка с тряпичным цветком висит на волосах, как разноцветная муха на рыболовной удочке.

– Ханне пропала! – кричит она вместо приветствия. – Я выгуливала собаку, а когда вернулась, ее уже не было.

Берит зажимает рот рукой и жмурит глаза. Кажется, что она сейчас заплачет, но старушка делает глубокий вдох и открывает глаза.

– Погодите, – говорю я. – Когда вы вернулись?

Я заглядываю в дом. Посреди комнаты стоят ботинки, рядом на полу валяется куртка.

– Пару минут назад. Ее нигде нет. Я весь дом проверила.

– Можно нам зайти?

Берит пятится, освобождая проход.

– Простите, – извиняется она, убирая ботинки и вешая куртку на крюк.

Мы быстро проходим по комнатам, Ханне нигде нет.

– Можно проверить подвал? – спрашиваю я, радуясь, что у меня появился повод туда заглянуть.

– Конечно, – отвечает Берит и хмурит брови. – Но что ей там делать?

Она хромает к низкой дверце в конце коридора и толкает ее. Дверца с лязгом открывается.

Я включаю свет и заглядываю вниз. На выкрашенных в голубой цвет стенах висят полки с банками с вареньем и пакетики с семенами. У подножия лесенки – мешок с картошкой.

И больше ничего.

Мне даже не нужно сравнивать со снимком на мобильном Петера. Сразу видно, что он был сделан в другом месте.

Андреас подходит к окну в кухне.

– Куда ведет дорога через луг и через лес? – показывает он.

Берит качает головой.

– Думаете, она пошла в лес? Но что ей делать в лесу, ради всего святого?

– Мы видели там людей, – поясняю я. – Рядом с упавшим деревом. И на поле видны следы, как будто кто-то там шел.

– Я все время хожу через поле, – фыркает Берит и выглядывает в окно.

Одновременно она почесывает царапину на левой руке. Она почти затянулась. Краснота сошла, корочки отвалились, обнажив розовую кожу.

Берит смотрит в окно и кивает.

– Розовые кусты. Никак не научусь.

Она смотрит в лес и хмурит брови.

– У дерева, говорите?

– Да, – подтверждаю я.

– На завод. Или к могильнику, зависит, как идти.

Мы продираемся через заснеженный лес. В тени густых елей темно, как ночью. В лесу поразительно тихо, словно снег поглотил все звуки.

Женщина впереди меня невысокая, сгорбленная, но идет очень быстро. Тощие ноги порхают по сугробам, как по летним лугам.

Я не помню, чтобы встречалась с ней раньше, но на мою память полагаться нельзя.

Моя память может меня обманывать.

Женщина одета в пуховик и термоштаны. Тонкие коричневые волосы торчат из-под вязаной шапочки с узором из сердец.

Она сказала, что ее зовут Маргарета, сообщила, что Петер получил травму и что мне срочно нужно пойти с ней. «Берит мы позвоним позже, – сказала Маргарета, – у нее есть мобильный».

– Где он? – спрашиваю я, вся запыхавшаяся.

Маргарета останавливается и ждет меня.

– У Змеиной горы, – отвечает она и внимательно смотрит на меня. – Ваши коллеги тоже едут туда.

Лес густеет. Ели стоят плотной стеной, словно не желая пускать нас внутрь. Словно сам лес не дает нам пройти.

– Как он?

Маргарета нетерпеливо топчется на снегу.

– Я уже говорила. Не знаю. Но надо спешить.

Она оглядывается по сторонам, поднимает глаза к серой полоске неба над верхушками елей.

– Надо торопиться.

Кивая собственным словам, она оборачивается и продолжает идти.

Ее поведение кажется мне странным. Почему она, а не кто-то из коллег пришел за мной? Почему мы идем пешком через лес, а не едем на машине? И почему мы не стали ждать Берит?

Она обычно выгуливает Йоппе всего несколько минут, несмотря на возраст и хромоту.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивая я, ускоряя шаг, чтобы нагнать женщину, но это сложно – ноги увязают в снегу и горят от напряжения.

– Маргарета Брундин, – отвечает она, не оборачиваясь.

– Вы отсюда? Из Урмберга?

Она останавливается, оборачивается. Впервые улыбается. Глубокие морщинки собираются вокруг глаз, и что-то похожее на любовь или жертвенность мелькает на лице.

– Всю жизнь живу здесь. Нет места прекраснее.

– Вы работаете в полиции?

Маргарета хохочет и снимает варежку. Роется в кармане и достает пачку сигарет. Зажигает одну и делает глубокую затяжку:

– Я, в полиции?

Она снова смеется, но смех переходит в хриплый кашель.

– Нет, – отвечает она и зычно прокашливается. – Я уже давно не работаю. Раньше была акушеркой. Но моя племянница Малин – полицейский. Ваша коллега.

Когда я не отвечаю, она наклоняет голову набок и внимательно смотрит на меня.

– Вы ее не помните?

– Нет, – отвечаю я, сгорая от стыда, хоть я и не виновата в том, что больна.

Маргарета пожимает плечами, смотрит на снег, тушит окурок и надевает варежку.

– Пошли, – понукает она.

Еще несколько метров мы проходим в тишине. Ели редеют. Пни свидетельствуют о том, что лес тут чистили. Подъем становится круче, теперь нам приходится обходить валуны и перелезать через упавшие деревья.

Вскоре мы выходим на проселочную дорогу.

– Почти пришли, – говорит Маргарета. – Осталось перейти дорогу. Нам туда.

Она показывает на ели на другой стороне проселочной дороги.

– Еще далеко?

– Нет, не далеко, – отвечает она и перешагивает заснеженную канаву вдоль дороги.

Я следую за ней, но мне не по себе. Не хочется возвращаться в лес.

Холод проникает под капюшон, уши заледенели. Штаны промокли от снега и затрудняют шаг.

С секунду я думаю, не остаться ли здесь, на светлой расчищенной проселочной дороге, но потом вспоминаю про Петера. Что, если он там, в лесу, лежит один в чужом доме? Больной, беспомощный, не в состоянии сам выбраться оттуда.