«… он, засмеявшись, сказал мне, что он родом Грек; что по торговым делам приехал в город Виминакий, лежащий в Мисии при Истре; что он жил очень долго в этом городе, и женился там на богатейшей женщине; но лишился своего счастия, когда город был завоеван варварами; что бывшее у него прежде богатство было причиною, что, при разделе добычи, он был предпочтительно отдан Онигисию, ибо взятые в плен богатые люди доставались на долю, после Аттилы, Скифским (гуннским – В.А.) вельможам, имеющим большую власть. Впоследствии, продолжал он, я отличился в сражениях против Римлян и против народа Акатиров, отдал своему варварскому господину, по закону Скифскому, все добытое мною на войне, получил свободу, женился на варварке, и прижил детей. Онигисий делает меня участником своего стола, и я предпочитаю настоящую жизнь свою прежней: ибо иноземцы, находящиеся у Скифов (гуннов – В.А.), после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, ничем не тревожимый; тогда как живущие под властию Римлян, во время войны бывают легко уводимы в плен, потому что надежду своего спасения полагают на других (т.е. наемных варваров, которым близоруко подкармливавшие их римские императоры дали такую волю, что те фактически создали на римских землях собственные царства, в пределах которых творили все, что хотели – В.А.), так как они не все могут употреблять оружие по причине тиранов (римских правителей, боящихся вооружать свой народ из страха перед собственными подданными – В.А.). Для тех, которые носят оружие, весьма опасно малодушие воевод, уступающих на войне. Бедствия, претерпеваемые Римлянами во время мирное, тягостнее тех, которые они терпят от войны, по причине жестокого взимания налогов и притеснений, претерпеваемых от дурных людей; ибо закон не для всех имеет равную силу. если нарушающий закон очень богат, то несправедливые его поступки могут остаться без наказания, а кто беден и не умеет вести дел своих, тот должен понести налагаемое законами наказание, если не умрет ло решения своего дела, потому что тяжбы тянутся весьма долго и на них издерживается множество денег, а это дело самое гнусное – получать только за деньги то, что следует по закону. обиженному не оказывается правосудия, если не даст денег судьи и его помощникам (выделено нами – В.А.). Такие речи и еще многие другие говорил он». (Приск).

Разумеется, панийский ритор, убежденный (?) римский «государственник», используя все свое красноречие, пытался переубедить «невозвращенца» в превосходстве римского «правового государства», разработавшего совершенные, самые лучшие законы для всего цивилизованного мира. Но, похоже, Приск так и не убедил своего собеседника, отвечавшего, что хоть римские законы хороши, но вот их исполнители никуда не годятся:

«Я сказал ему: устроители Римского общества были люди мудрые и добрые (…) Законы постановлены для всех равно. Сам царь повинуется им. (…) При этих словах моих Грек заплакал, и сказал: «Законы хороши, и Римское общество прекрасно устроено; но правители портят и расстраивают его, не поступая так, как поступали древние» (Приск).

Честь и слава Приску Панийскому, сыну далекого и бурного V в., оценившему всю важность разговора с эллином-«невозвращенцем»! И включившему описание этой случайной встречи с римским «невозвращенцем» в свой посольский отчет. Переросший со временем в «Готскую историю», дошедшую до нас, к сожалению, только в отрывках. Причем включившему его в отчет, несмотря на свое очевидное несогласие, несогласие верного слуги империи, «державника», высокопоставленного чиновника римского внешнеполитического ведомства, с мнением беглого «отщепенца»-грека с Истра. Слова этого современника Приска Панийского яснее и доходчивее, чем иные толстые тома, посвященные тщательнейшему разбору вопросов истории, политики и государственной философии, объясняют слабость тогдашней Римской империи (или, во всяком случае – ее восточной половины). Объясняют ее бессилие перед лицом гуннской угрозы. И превосходство гуннов, беспрекословно умиравших за своих царей, над измельчавшими и изнуренными борьбой с собственной ненасытной, неспособной, коррумпированной бюрократией, высасывающей из них все соки, злополучными «ромеями». «Свободными римскими гражданами», тщетно искавшими спасения за спинами иноплеменников, служивших римским императорам за полновесную монету только пока им платили. В смутные времена можно обрести хоть какую-то безопасность, лишь примкнув к более сильной стороне. Хотя многим эта жизненная мудрость может показаться оппортунистической или даже циничной. Как и другая максима: тот, кто перед лицом сменяющих друг друга вражеских нашествий и повального грабежа, творимого «своей», «родной», «собственной», якобы «всегда непобедимой», армией, пытается честно заниматься своим делом, всегда рискует остаться в дураках. Уж лучше в таком положении сделаться не торговцем, а воином, рискуя своей жизнью (которой, вместе со своим имуществом, рискует каждодневно и купец), ради военной добычи, позволяющей жить, в перерывах между войнами, не хуже, если уж не лучше мирного купца.

Кстати говоря, «тираны» (в том числе и духовного звания), угнетавшие своих подданных – «свободных римских граждан» и душившие их налогами, якобы, из соображений «высшей государственной пользы» и «усиления мощи империи», в действительности вели себя, мягко говоря, совсем не в духе древних римских государственных мужей. Нередко наводя своими безответственными действиями на римские земли гуннов. А затем сговариваясь с наведенными ими же на «Римское отечество» варварами. Причем – за счет вверенных их «отеческому попечению» сограждан. Идя на прямую измену столь восхваляемому по всем поводам и без повода Отечеству ради «спасения животишек» (если использовать выражение Ф.М. Достоевского):

«Когда скифы (гунны – В.А.) во время ярмарки напали на римлян и многих перебили, римляне отправили к ним послов, обвиняя их во взятии укрепления и пренебрежении к перемирию. Скифы отвечали, что в этом деле они не были зачинщиками, а только оборонялись; ибо епископ (!!! – В.А.) города Марга, явившись в их землю и обыскав находящиеся у них царские гробницы, похитил положенные в них сокровища; и если римляне не выдадут его, а также и беглецов согласно договору – ибо у римлян было еще огромное количество их, – то они начнут войну. Когда же римляне отвергли справедливость этого обвинения, то варвары, настаивая на верности своих слов, не захотели передавать на суд возникшие недоразумения, а предпочли войну и, переправившись через Истр, опустошили по реке множество городов и укреплений, в числе которых взяли и Виминаций, город иллирийских мезийцев. После этого, когда некоторые стали говорить, что следует выдать епископа маргского, чтобы из-за одного человека не навлекать опасности войны на всю римскую державу, то этот человек, подозревая возможность своей выдачи, тайно от горожан пришел к врагам и обещал предать им город, если скифские цари дадут ему приличную награду. Они отвечали, что осыплют его всякими благами, если он приведет в действие свое обещание. Обменявшись рукопожатиями и клятвами в исполнении сказанного, он возвращается на римскую землю с варварским полчищем и посадив его в засаду против берега, ночью поднимает его условным сигналом и предает город врагам. Когда Марг был опустошен таким образом, могущество варваров еще более возросло» (Приск).

Как видим, уважаемый читатель, все иллюзии развеялись. Что еще оставалось у «римлян» в активе? Парочка епископов, более праведных и совестливых, чем преступный епископ Марга, на котором – согласитесь – просто «негде пробы ставить» (вот бы кого заклеймить и сослать за его грязные дела в рудники или на галеры, лишив прав и состояния!). Но как бы эти епископы ни преклоняли колени в молитве перед мощами святых начальной поры христианства, которое теперь «благочестивые» (хотя и именующиеся, по старой памяти еще языческих времен, «божественными») императоры тщетно пытались использовать в качестве духовных скреп своей расползающейся по всем швам империи, им не было суждено пережить этого столетия. На смену им неминуемо шел век не молитвенников, а воинов. Век гуннов, германцев, славян, прекрасно понимающих друг друга. Поскольку они в равной степени… нет-нет, не ненавидели своих римских противников, ибо ненависть иссушает и становится взаимной – а просто презирали измельчавший до предела Рим. А презрение – константа мировой политики, передающаяся от поколения к поколению и из века в век.