За «Круглым столом» царя гуннов Аттилы царило редкое единодушие. Которого мог добиться лишь действительно могущественный монарх. При всеобщей уверенности в том, что быстрота, с которой гунны будут способны нанести удар по любой части Восточной и Средней Европы, задушит любую попытку возмущения в зародыше. Непререкаемый авторитет Аттилы среди народов, числившихся у него в союзниках, сразу же бросался в глаза всем посещавшим его ставку иноземцам. Именно этот авторитет представлял в любой момент правления Аттилы наибольшую угрозу для римлян. Ведь в случае вооруженного конфликта римлянам пришлось бы иметь дело не с одними гуннами, но со всем возглавляемым ими варварским племенным союзом. Чьим непререкаемым вождем и верховным военачальником был неумолимый «Бич Божий». Хотя как Восточная, так и Западная Римская империя ухитрялась в отдельных случаях одерживать верх над тем или иным варварским племенем, вопрос, хватит ли у римлян сил отразить удар соединенных сил всех многоязычных подданных Аттилы, оставался пугающе открытым. Поэтому единственной надеждой Ветхого Рима на Тибре и, тем более, Нового Рима на Босфоре оставались те немногие германцы, что еще не подчинились власти гуннского царя. Поистине, какая-то зловещая ирония судьбы была в необходимости для измельчавших, изолгавшихся потомков Ромула метаться, в поисках военной помощи, между гуннами и германцами, как между Сциллой и Харибдой, в тщетных попытках «изгнать бесов силой князя бесовского» (Матф.9:34)…

Как бы то ни было, даже не причисляя, подобно Йоахиму Вернеру, к числу зависимых от гуннского царя земель весьма далекую от ставки «Бича Божьего» Башкирию (сегодняшний Башкортостан) и памятуя о стоявших под стенами «царственного города» на Тибре кровожадных Бренне, Ганнибале, Радагайсе, мы не можем, положа руку на сердце, не признать, что у Римской державы за всю ее 700-летнюю историю не было более опасного врага, чем гунн Аттила.

В этом, кажется, не сомневался еще Приск Панийский. Один из полусотни иноземных посланников, пребывавших при дворе Аттилы и стремившихся снискать милость в его грозных очах. Каждый из этих 50 (возможно, их было и больше) изощренных дипломатов в совершенстве владел искусством изящно излагать свои мысли не только вслух, но и на писчем материале, вощаных дощечках, папирусе, пергамене. Им даже не требовалось утруждать себя, делая это собственноручно. Ведь к услугам посланников были секретари и даже стенографы, которым они могли сколько угодно диктовать. Ночью, на стоянках, у них было в избытке свободного времени, чтобы всем этим заниматься. И все же они этого не делали. Они хранили молчание, оставив потомков в неведении о своих посольских миссиях. Как и купцы, указывавшие послам путь и сопровождавшие их. Поэтому нам, чтобы посмотреть, глазами очевидца, на «Круглый стол» царя Аттилы, приходится вновь обратиться к «Готской истории» Приска. Из нее мы узнаем, что римлянин Орест, обиженный константинопольским двором (пригласившим на пир только Эдекона), пребывал в ставке Аттилы со своим отцом. Его отец, Татул (явно нетрадиционное для римлянина имя), был, следовательно, дедом юного западно-римского императора Ромула Августула. Однако в ставке Аттилы мы встречаем его лишь в качестве посланца:

«Когда мы возвратились в палатку, пришел Орестов отец (Татул – В.А.) с известием, что Аттила приглашает нас обоих на пир, который начнется в девятом часу дня. В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились (интересно, какому Богу? – В.А.), прежде чем садиться. Сделав это и отведав из кубка, мы подошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом». (Приск).

Т. о., за «Круглым столом» царя Аттилы соблюдался строгий порядок мест, существовал традиционный пиршественный церемониал, которым, очевидно, руководил специально предназначенный для этого распорядитель пира, церемониймейстер. Причем приглашенные к столу Аттилы гости не возлежали, как это было принято у знатных греков, римлян и у представителей аристократии народов Древнего Востока, на ложах, расставленных вдоль низкого пиршественного стола, а восседали на креслах и стульях. Обычай пировать сидя должен был казаться греко-римлянам столь же чуждым, сколь и самим гуннам. Ибо этот обычай, как и сам пиршественный чертог Аттилы, был явно германского образца:

«У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел (а не возлежал – В.А.) на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения, как это делают эллины и римляне для новобрачных» (Приск).

Тактичный Приск воздержался от каких бы то ни было намеков на особую роль царского пиршественного ложа, вероятно, правильно истолкованного им как брачное, ибо Аттила незадолго перед тем взял себе новую жену (естественно, не отказавшись и от старой):

«Первым рядом пирующих считались сидевшие направо от Аттилы, а вторым – налево, в котором сидели и мы, причем выше нас сидел знатный скиф Берих (любопытно, что то же имя – Берих, иди Бериг – носил один из готских царей в «Гетике» Иордана, так что, возможно, знатный «скиф» на пиру у Аттилы был готом-германцем – В.А.). Онегесий сидел на стуле-вправо от царского ложа. Против Онегесия сидели на стульях два сына Аттилы, а старший (его любимец Ирна, или Эрнак – В.А.) сидел на его ложе, но не близко к отцу, а на краю, смотря в землю из уважения к отцу. Когда все было приведено в порядок, пришел виночерпий и подал Аттиле кубок вина. Приняв его, он приветствовал первого по порядку; удостоенный чести привета встал с места; садиться следовало лишь после того как, пригубив кубок или выпив, Аттила отдавал его виночерпию. Севшему оказывали таким же образом честь все присутствующие, беря кубки и после приветствия (обращенного к царю – В.А.) отпивая иs них» (Приск).

Принятый на пирах Аттилы церемониал, требовавший от всех гостей непременного участия в винопитии, напоминал пиршественные обычаи при дворе нашего императора – Отца Отечества Петра Великого. Проявлять неуважение к державному хозяину, отказавшись пить, не осушив кубок или чашу до дна, не ответив тостом на тост, считалось недопустимым и в ставке гуннского царя, и на Всешутейшем и Всепьянейшем соборе «герра Питера», и в «табачной коллегии» прусского «солдатского короля» Фридриха-Вильгельма I. Не говоря уже о пиршественной гриднице Святого Равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко (вероятнее всего – не Рюриковича, а потомка готских Амалов как по отцовской, так и по материнской линии), с его хрестоматийным: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти»:

«У каждого был один виночерпий, который должен был входить по порядку после выхода виночерпия Аттилы. После того как удостоился почести второй гость и следующие, Аттила почтил и нас таким же приветом по порядку мест. После того как все были удостоены этого приветствия виночерпии вышли, и были поставлены столы после стола Аттилы для каждых трех или четырех гостей или даже большего числа; таким образом каждый имел возможность брать себе положенные на блюда кушания не выходя из ряда седалищ. Первым вошел слуга Аттилы с блюдом, наполненным мясом, а за ним служившие гостям поставили на столы хлеб и закуски. Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным» (Приск).