Добравшись до трубы, Лазарь сперва заглянул в нее. Не увидел ничего, кроме черноты. В нос шибануло гарью. Уцепившись руками за кладку, Лазарь соскользнул в узкий проем. Плечи оказались с боков сильно стиснуты. На его счастье, левая нога нащупала выступ, на который можно было опереться.

Сдавленный стенами дымохода, Лазарь не мог толком пошевелиться, даже дышать было тяжко. В черном проеме трубы над ним нависал серый квадрат неба. Вот бы стать птицей и упорхнуть туда, ввысь. Глядя в небо с тоской, Лазарь вдруг понял, что если он и на этот раз выживет, то пора уже ему уходить из Островской. Он ведь давно не живет, а сидит вот в такой узкой черной трубе. Грудь сдавлена злобой, сердце стиснуто местью. А ВРАГУ только и нужно, чтобы он, зажатый со всех сторон, никогда больше не вылез отсюда. Чтобы истлел в этой трубе, в которую загнала его жизнь. Чтобы вместе с ним превратилось в золу и все то, что было Лазарю дорого.

А вот нет! Черта с два! Он уйдет, он спасется!

Только Лазарь подумал так, в небе раздался гром. И через мгновение крупные капли дождя уже били его по лицу. Лазарь был потрясен обрушившимся на него откровением Божьим.

— Разверзлись хляби небесные, и лил дождь на землю сорок дней и сорок ночей, — дрожа всем телом, зашептал он строки из Библии о всемирном потопе, понимая, что этот дождь — ниспосланный ему Божий знак. Ведь теперь, после того, как он дал себе слово покинуть родные места, предстоит ему уподобиться прародителю Ною, что построил ковчег и плавал на нем по бурлящему морю, спасая себя и свой мир от, казалось бы, верной погибели. И он, Лазарь, обязательно тоже спасет в своем сердце память о той прежней, хорошей и правильной жизни, которой еще недавно жили все казаки.

…Вокруг что-то происходило. Где-то внизу хлопала дверь, раздавались голоса. Лазарь знал — это ищут его. А снаружи уже вовсю грохотало. Лазаря трясло, и слова давно заученного псалма сами собой всплывали в его голове:

— Господи! Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших… Простираю к Тебе руки мои, душа моя вопиет к Тебе, как жаждущая земля.

Каждое слово в этом псалме отзывалось громом небесным. И каждое слово было про его, Лазаря, жизнь.

— Укажи путь, по которому мне идти. Избавь меня, Господи, от врагов моих. Научи меня исполнять волю Твою. Дух Твой благой да ведет меня в землю правды.

Казалось, ни дождю, ни обыску не будет конца. Казалось, время застыло, и в мире не осталось ничего, кроме одной только этой молитвы.

— Ради имени Твоего, Господи, оживи меня, ради правды Твоей выведи из напасти душу мою. И по милости Твоей истреби врагов моих, и погуби всех угнетающих душу мою, ибо я — Твой раб.

…Лазарь даже не сразу заметил, как все закончилось. Может, он заснул, а может, потерял сознание. Но только когда очнулся, все так же стоя в дымоходе, вокруг была уже мертвая тишина. Только фраза «Господи, оживи меня…» всплыла еще раз в голове — и все. Ни снаружи, ни внутри — в сердце его, не раздавалось больше ни звука.

Лазарь с огромным трудом выбрался из трубы. Он не спрыгнул, а просто скатился по крыше вниз на поленницу дров. Он не смог сделать и десяти шагов на затекших, окаменевших ногах. И упал в сырую траву. Там его, перемазавшегося сажей, и нашел Петр Тарасов. Он смотрел на Лазаря и крестился. А потом рассказал про молнию, угодившую в тот самый стог сена, где он должен был прятаться. Лазарь даже не удивился.

— Бесовское наваждение, — молвил Тарасов.

— Божий знак, — поправил его Лазарь.

…А Евхиму Буянову не повезло. Когда красноармейцы ворвались в хату, разомлевший от выпитого самогона Евхим не успел даже достать наган, как ему срубили голову. Потом Степан Рогачев привязал обезглавленное тело веревкой к седлу своего коня, и всю обратную дорогу в станицу Островскую оно волочилось за ним по грязи.

…Лазарь смотрел на станицу из березовой рощи. Он ждал Дарьюшку в условленном месте, не зная, придет та к нему или нет. Ведь об этой встрече они договорились пять дней назад во время их последнего свидания в ее доме — аккурат перед тем, как Евхим заметил прячущихся в саду людей и поднял тревогу.

Начинало темнеть. Солнце опрокидывалось за Авдеев курган, поджигая на прощание кроны деревьев. Будто огнем полыхнул, а потом начал медленно тлеть головешкой главный купол станичной церкви. В этой церкви Лазарь не был ни разу. Староверам запрещалось даже заходить за ограду в церковный двор — будто сам дьявол очертил незримую линию, за которую истинно верующим нельзя было переступать. А вот Дарьюшка часто в этом храме бывала. Когда они только еще начали встречаться, Лазарь был охвачен странным желанием — зайти вместе с ней в церковь и увидеть, как его всегда веселая огневушка подруга молится Богу, становясь там совсем другой, непохожей не себя — смиренной и тихой…

Хрустнула ветка. Лазарь направил на звук наган. Но тут же сбросил палец с курка. Из-за белых березок темным пятном выплыла Дарьюшка. Лазарь бросился к ней. Обнял девушку, размотал тугую косынку на ее голове. Целовал в губы, в шею, в глаза. Дарьюшка почти не отвечала на его поцелуи. Она просто приникла всем телом к нему и счастливо смотрела куда-то вверх. В небо.

— Живой! Живой! — только и шептала она то самое заветное слово, которое Лазарь и сам как заклинание повторял пять дней назад, убегая в дыму из станицы. Даже в сумерках он успел заметить, что лицо Дарьюшки сильно осунулось, под глазами залегли складки от пролитых слез. Будто обессилев, осела она на колени, продолжая обнимать Лазаря за ноги.

— Чего ты, Дашутка? — попробовал он подхватить, поднять девушку. Но потом сам опустился к ней.

— Голова что-то кружится. Я уж и не чаяла встретить тебя.

— А я тебя, мой воробушек. Как ты? Не обидели тебя эти изверги? — спросил Лазарь, гладя девушку по распущенным волосам.

Вместо ответа Дарьюшка тихо заплакала.

— Опозорена я навек, — этими словами она будто нож Лазарю в сердце вонзила.

— Кто? Рогачев?

— Да, — ответила Дарьюшка. — И брат его. И еще двое каких-то.

В голове у Лазаря помутилось. Он отлепил подругу от своей груди и сам упал лицом в траву. Теперь уже Дарьюшка гладила его по голове. Совсем как мать в детстве.

— Вот ведь как вышло. Прости меня, мой Лазорюшка. Я уж и петлю в амбаре приладила. Но не смогла себя убить, с тобою не попрощавшись.

Лазарь от этих слов подскочил. Стиснул ладонями щеки подруги и почти прокричал ей в лицо:

— Не смей! Мне без тебя жизни нет.

— А мне без тебя, — девушка обняла Лазаря за шею и принялась горячо нашептывать: — Ну вот и хорошо. А давай, милый мой, вместе застрелимся. Вот так, обнявшись, друг дружку убьем из твоего нагана, и, может быть, сразу на небесах в обнимку проснемся.