Стянув грязную одежду, Булат скинул ее в углу. Он знал, что как только он уйдет, хуварак заберет ее для стирки: таково распоряжение самого Панчен-ламы – Булат-батыр теперь его порученец, собственный поверенный в делах.

Особенно четко это стало заметно сегодня, когда он приехал: и ждущий прислужник, и многие ламы, которые раньше проходили мимо, не замечая молодого молчаливого нукера, услужливо уступали ему дорогу и кланялись.

«И-ей! Я стану хамбо-батыром, нужно только подождать! Я выполнил задание, и теперь моя карма связана с кармой хамбо-эсэга, ведь это он меня послал туда! А его карма – это великая карма, возможно, и на меня падет ее сияние! Только не испортил ли я свою карму от общения с теми? Придется мне воскурить благовония и провести хуралы для очищения от скверны! А возможно, хамбо-эсэг приказал уже это для меня сделать? Однако, – память снова вернула его в недалекое прошлое, – как странны эти люди – айдагууй и налдагууй, так я их назову, когда предстану перед хамбо-эсэгом!»

Булат машинально провел по лоскутному одеялу, лежащему на низком топчане, убирая невидимые морщинки, и почувствовал под рукой твердое.

Ладонь мгновенно угадала очертания оружия. Так и есть! Он откинул одеяло. Словно молния поразила его, ослепляя, и он еле сдержался: сабля в богато украшенных золотом и костью ножнах тускло блеснула в скупом свете, падавшем из слюдяного окошечка за его спиной.

Булат зажмурился, доверив рукам право первым прикоснуться к драгоценному подарку…

– Хундэтэ!

В дверь постучали, но Булат, словно находился в ожившем наяву сне, и этот стук показался ему таким далеким, словно угасающее эхо в горах.

– Хундэтэ! Уважаемый!

Настойчивый стук усилился, и Булат с трудом вернулся к действительности:

– И-ей! Иду! Кто там?

– Хундэтэ Булат-батыр!

Худой как палка хуварак склонился в поклоне.

– Хундэтэ Булат-батыр! Панчен хамбо-лама ждет тебя!

– Да, это верно… Завербовали меня давно, еще в Тунке…

Пасюк говорил глухо, с трудом: каждое слово отдавалось жгучей болью – на этот раз отделали его не просто капитально, а превратили в вопящий клубок истерзанной плоти. Теперь он понял, все, что было с ними раньше, не более чем цветочки, а теперь пришлось вкусить и ягодки.

– И отправил тебя сюда Либерман выполнять приказ начальника Иркутской губчека Бермана!

– Да, меня отправил сюда Либерман выполнять приказ начальника Иркутской губчека Бермана… – как эхо повторил Пасюк, вот только скопировать самодовольный голос начальника контрразведки полковника Сипайлова, видом с вонючего хорька и повадками голодной крысы, он не смог.

Больно было до жути, и Александр отчетливо понимал, что если тихо сидящий в стороне китаец, профессиональный палач с невозмутимостью самого камня снова начнет над ним «трудиться, то он просто сойдет с ума, а потому он избрал единственную тактику – охотно соглашался во всем с полковником.

– И ты должен был привлечь к мятежу сотника Воротникова, хорунжего Сизыха и тех казаков, что давно были ими завербованы?!

– Давние они агенты ЧК, сволочи красные. И сотник Воротников, и хорунжий Сизых, и казаки, что давно предаться большевикам решились…

Слова слетали с разбитых губ легко, только болело тело. Угрызений совести в том, что он фактически своими показаниями губит не один десяток людей, у него не было – так и так Сипайлов их убьет, а его показания дело десятое и большой роли не играют.

Найдутся и другие – два часа назад надрывно кричал где-то рядом бедняга Артемов, даже сквозь кирпичные стены доносились животные вопли истязаемого насмерть человека.

Но сейчас стало спокойно и тихо, как и здесь – там, а он мог поспорить в том на что угодно, тоже пошел процесс «чистосердечного раскаяния и добровольной помощи следствию».

Еще бы не признаться!

Вряд ли с таким огоньком даже лучшие палачи из ЧК трудились – сам Пасюк продержался едва полчаса, доведенный пыткой до умоисступления. Куда там катам Ежова или Берии…

– Вот и хорошо, что ты такой понятливый. И зачем упирался, муку терпел? Дурашка!

Теперь Сипайлов изображал из себя доброго папика, которому бы он со всей сыновней ласкою вонзил бы осиновый кол в грудь. И с полным удовольствием!

В свое время Александр взахлеб прочитал романы Константина Седых – в «Отчем крае» тот описал этого Сипайлова, как ему тогда показалось, исключительно черными красками.

Тогда Пасюк решил, что писатель выполнял политический заказ и сгустил цветовую гамму, но сейчас он осознал со всей отчетливостью, что оказался прав – кривил душою уважаемый автор, еще как кривил, в розовых тонах этого законченного упыря описал, коего даже мерзавцем назвать язык не повернется.

Да и он сам бы не поверил, сославшись на ложь большевицкой пропаганды, пока на собственной шкуре не испытал, кто такой этот подручный Унгерна. С такой сволочью, что носила полковничьи погоны на плечах, победить Белое движение не могло ни при каком, пусть даже наимудрейшем главнокомандующем…

– Золотишко у тебя откуда? Да еще с полфунта монетами, что собрали. Только не ври мне, что монгол вам с коня мешочек бросил!

«Вот и вся идейность их высокоблагородия! – мысленно усмехнулся Пасюк. – Детишкам на молочишко набрать, да за «бугор» удрать. Падаль! А меня с Родей в «расход»… Погоди, погоди, а ведь на этом можно и сыграть!!! Алчность завсегда пороком являлось!»

– Что молчишь-то?! Золотишко у тебя откуда? Язык проглотил?! Так обратно вытащим!

– Монгол в мешочке бросил, – усмехнулся Пасюк, с удовольствием видя, как наливается краской крысиная физиономия Сипайлова, однако затягивать удовольствие не стоило – руки и ноги связаны, а китаец снова стал приближаться к нему мелкими шажками.

– Монгол бросил, тут парень не лгал! – он пожал плечами, демонстрируя спокойствие: страх внутри отступил – за жизнь можно и нужно побороться. – Юноша просто ничего так и не понял. А золота было почти на четыре фунта – половину забрал у меня капитан, а другую разбросали казакам.

– Четыре фунта?! – лицо Сипайлова покрылось дивными багровыми пятнами – было видно, что его давит «жаба», и Пасюк решил «ковать железо», пока оно горячо.

– Это из тех турсунов, что дал мне Панчен-лама, там было пудов семь… – Александр говорил глухо, демонстративно через силу, будто выдавливая из себя слова.

– Семь пудов?!

На полковника было невозможно смотреть без смеха, но сейчас было нельзя показать даже тени улыбки.

«Процесс пошел, как любил приговаривать последний генсек КПСС. Клюет рыбка, клюет! Главное, не переборщить, он же – бдительная сука, может и подвох заподозрить!»

Легенда счастливо приобретенного золота выстраивалась в мозгу стремительно, толстой стенкой, кирпичик к кирпичику. Вот только излагать ее Пасюк не собирался, он готовился перетерпеть жуткую боль, дабы потом показать, что только под ее натиском «выдал» Сипайлову легенду о золоте, лежащем грудами в таинственной пещере у одного из дацанов. И хрен кто, кроме него, туда отвести может…