берегу, кверху дном. Ручей не унес его, а выбросил на берег. Ступня ноет, но Костя так устраивается на камнях, что нога не мешает ему. Для этого приходится присесть на валуны, чуть ли не в воду. В торбозах хлюпает. Студеная вода в ручье, такая же, как и месяц назад.

Только наледи подтаяли и осели. И нет уже заберегов. Костя не обращает внимания на холод. Он промывает песок.

Вот они, блестки! Тускловаты, но зато много. Будущая для них со Сталиной жизнь. Костя расплатится за все страдания, которые он принес Сталине и их сыну Егорке.

Уже лето.

Здесь оно жаркое, хотя и короткое. Для Сталины и Кости счастливое лето.

Сталина почти бежит по тропинке к восточному порталу, в домик истопника. По той самой тропинке, по которой они когда-то шли, обнимая друг друга. Только багульник уже отцвел.

Зато иван-чай бушует.

И все так же беснуется в каменном каньоне неукротимая речка Чёрт.

Дочку Сталина взяла с собой.

Не оставишь же, в самом деле, ребенка одного на таежной заимке.

Герхард уходит в горы на целый день.

Кучум издалека услышал быстрые шаги Сталины и выскочил на тропинку. Не лаял, а сразу же бросился облизывать лицо девочки. Костя уже стоял на крыльце. Обнял Сталину, она уткнулась лицом в его грудь. Ничего не страшно с любимым. Костя увлек Сталину в избушку. Девочку оставили у крыльца играть с собакой. Сталина остановила нетерпеливого Костю.

– Подожди… Еще успеем. Нам надо серьезно поговорить. Я не могу больше обманывать Кауфмана. Он знает, что ты ходишь ко мне.

– Переходи ко мне в избушку вместе с Настей. С Кауфманом я поговорю. Как мужик с мужиком. Он поймет меня.

Костю охватывает небывалая радость. Все еще устроится!

Он вытаскивает на улицу свой самовар. Медь бликует на солнце.

– Чаи будем гонять, чалдонские!

Самовар быстро закипает. Костя топит его смолистыми шишками. Костя водружает самовар во дворе на маленький столик и уходит за чайными чашками и конфетами. Он хочет устроить семейное чаепитие. Как бывало у них в доме, когда отец с матерью были живы.

Девочка гоняется за собакой, весело хохочет. Кучум уворачивается от Насти и задевает столик. Кипящий самовар опрокидывается и падает со стола. В каком-то метре от Насти. Сталина, побледневшая, роняет чайные чашки. Чашки разбиваются. Костя в два прыжка подскакивает к девочке и хватает Настю на руки. Девочка плачет.

– Испугалась, доченька моя… Ах, этот кобель! Вот мы сейчас его!

На медном самоваре видна вмятина.

Костя, с оттяжкой, пинает Кучума. Лайка, с визгом, отлетает в кусты.

– Не надо, Костя! Зачем ты так?!

Сталина, как подстреленная птица, машет руками. Костя впервые назвал их с Геркой девочку дочкой… Понятно, своих детей не знал. Егорку-то, сына, он еще в глаза не видел. Он и правда будет любить ее детей.

Костя сидит на крыльце. Обхватил голову руками.

Корит себя за суетливость и спешку.

Ведро кипятка… На Насте не осталось бы живого места. Кто?! Кто подает ему эти знаки?!

Клацала, как затвор автомата, щеколда на лагерном запоре. Скрипели несмазанные петли на дверях. Соболь висел в ловушке, самоубийца. Ручей разбил Костю о камни. А как нес ту женщину высокий и, кажется, рябой зэк, на руках, прямо навстречу пулям? Помнишь?! И попросил – не добивай, уже готовы, оба…

Скуля и повизгивая, из-под крыльца вылез Кучум.

На животе подполз к хозяину.

Эх, эх!

Костя обнял собаку за голову. Прижал к груди.

Ну чего ты, Кучумка. Зачем ты мне лижешь руку? У кого, Господи, мне просить прощения? Перед всеми виноват. Перед сыном Егоркой, которого ни разу не видел, перед Сталиной, которой век завязал, перед девчушкой маленькой, которую чуть не погубил… Перед отцом ее, который не может поднять ружья…

Мы видим, как плачет Ярков.

Смена кадра.

Кауфман, крадучись, подходит к мерзлотной станции. Из кустов он наблюдает за домиком. На окне стоит цветок герани. А утром горшка не было. Герхард понимающе хмыкает, неслышно подходит к крыльцу и распахивает двери. Никого. И дочку взяла с собой.

Вот у них до чего уже дошло.

Теперь она сама к нему бегает.

Правда, вещей с собой никаких не взяла.

На подоконнике валяются рыжие пыжи.

Такими пыжами только Костя Ярков забивает свои патроны.

Герхард достает бутыль со спиртом, наливает себе стакан.

Потом переламывает двустволку и загоняет патроны с картечью.

С дробью на медведя не ходят.

Костя возбужденно строил планы.

Лежали на кровати, Сталина из окошка наблюдала, как Настя играет с собакой. Кучум не давал девочке уходить со двора в близкую тайгу, тянул за подол платьишка.

Настя хохотала, пряталась за собачью будку и дразнила Кучума.

– Надо уходить отсюда. Он не даст нам жить.

– Нет. Кауфман другой человек. Он мстить не будет, но не простит. И потом – куда мы уйдем, Костя? У меня ребенок на руках. А еще Егорка.

– Сначала доберемся до Ургала, дом родителей заколоченный стоит. Потом, через Чегдомын, до водомерного поста на Бурее. У меня там верный человек живет – дядя Коля Бородин, смотритель поста. Ты его, наверное, помнишь. Он в вашем лагпункте почтарем придурялся.

– Зачем нам на Бурею? Останемся на Ургале, попробуешь на работу устроиться. Если не получится – тайга прокормит. Ты же охотник! Егорку из интерната заберем.

Костя возбужденно соскочил с кровати, захромал по комнате.

Схватил свою книгу про БАМ, стал показывать карту.

– Смотри! Вот здесь, за Усть-Ниманом, нашли много золота… На ручье Большой Йорик. Я на Йорике работал когда-то. В старательской артели. Охранял прииск. Сейчас там открыли большой рудник. Поставили поселок, есть драги. Но от старателей золото тоже принимают!

– Зачем нам золото, Костя?!

Костя как-то некрасиво, хищно, засмеялся.

– Как говорит Мыкола-бандеровец, визьмэшь в руки – маешь вещь… Мыкола и нашел то золото. Его люди нашли.

– Странное какое-то название речки. Большой Йорик. У Шекспира, в «Гамлете», шута при короле звали Йориком. Гамлет нашел его череп в могиле.

– Да знаю я, читал. Проходили в институте.

В лагерях мало кто читал книги. Да и что там стояло, на полках в библиотечке?! Один Горький, Алексей Максимович.

Странички из его книг хорошо шли на самокрутки.

Глаза Сталины затуманились.

Она как будто что-то вспомнила. Ведь была у них с Костей другая жизнь. Литературный кружок, студенческий театр. Она играла, конечно, Офелию. Споры и стихи до утра.

А что теперь? Парабеллум под мышкой у Кости, торбоза и телогрейка, призраки зэков плачут под горой. Да речка Чёрт, как загнанная, бьется в ущелье. Даже летом здесь наледи. Не тают. Почему же так тяжко обернулась для них жизнь? А лагерь… Кому там было легко?

Неожиданно для себя Сталина произнесла вслух… Вспомнила!

– Alas, poor Yorick! I knew him, Horatio: a fellow of infinite jest, of most excellent fancy…

И что-то там еще дальше, на английском языке.

Читатель, конечно, помнит знаменитый монолог Гамлета! «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио: это был человек с бесконечным