Утром Стэнтон опять поехал на вокзал Сиркеджи и сел в берлинский поезд.

Когда состав тронулся, вспомнилась Маккласки. Скучал ли он по ней? В тот раз она безумно радовалась. Накупила уйму сластей и курева, предвкушала величайшее приключение, какое только может выпасть человеку. Нет. Он не скучал по ней. Но жалел, что она лишила его счастья сгинуть из времени вместе с Кэсси, Тессой и Биллом. Окажись Маккласки рядом, он бы снова сбросил ее с поезда.

Поездка казалась бесконечной.

Стэнтон весь извелся. Паровозный запах, шум и тряска, фарсовые костюмы, поначалу заставлявшие себя чувствовать статистом в шикарном историческом фильме, больше не удивляли. Все стало обыденным и привычным. Стэнтон наконец-то отучился беспрестанно хвататься за мобильник, смирившись, что тот уже никогда не зазвонит. И не забывал на остановках покупать книги и газеты, ибо других развлечений в поезде не найти.

Разве что разговоришься с очаровательной незнакомкой, которая в конечном счете разобьет тебе сердце.

Мысли о Бернадетт бередили душевную рану, особенно когда поезд проезжал через Вену. Но, как ни странно, боль утешала. Она говорила, что сердце еще может быть разбито. Душа еще была живой. Способной любить. А он и сейчас любил Бернадетт.

В Берлине Стэнтон решил пренебречь съемной квартирой и остановился в гостинице. Верный тактике прятаться на людях, он вошел в роль богатого спесивого отставника, вернувшегося в родные пенаты, и поселился в «Кемпински», лучшем и весьма популярном берлинском отеле.

Промаршировав к конторке портье, Стэнтон отчеканил:

– Я командир Людвиг Дрехслер, полковник императорских колониальных войск в Африке. – Вся его манера выражала непробиваемую самоуверенность белого человека, привыкшего повелевать туземцами. Портье залепетал подобострастное приветствие, но Стэнтон его перебил, шваркнув документы и кожаные перчатки на стойку: – Я желаю двухкомнатный номер с ванной и туалетом. Самый лучший. Если вы не располагаете номерами категории люкс, прошу указать адрес, где таковые имеются.

В неотесанном отставнике, пытавшемся впечатлить столичную гостиничную обслугу, никто бы не заподозрил англичанина-самозванца, скрывавшегося после убийства германского императора.

Оставив багаж в номере, Стэнтон спустился в холл и тотчас приступил к делу. С перестрелки на крыше минул почти месяц, след его коллеги по путешествию во времени сильно остыл.

На извозчике Стэнтон отправился в центральную городскую библиотеку, намереваясь в месячной газетной подшивке отыскать сведения о раненом стрелке. Дедовский способ. Еще недавно Стэнтон клял бы отсутствие интернета, но сейчас даже не вспомнил о его существовании. Он стал человеком начала двадцатого века. Надо привыкать. Тем более на втором заходе в столетие.

В библиотечном архиве, хорошо организованном и систематизированном, нужный след нашелся быстро: в заметках часто упоминалась обнаруженная на крыше универмага загадочная личность, которая пыталась спасти кайзера, но была тяжело ранена. Газеты не обогатили информацией, Стэнтон уже догадался, что человек тот – не охранник. Правда, всплыл один неожиданный факт. В первом репортаже говорилось о раненом мужчине, но позже выяснилось, что на крыше нашли женщину. Новое поколение Хроносов отправило в прошлое даму. Впрочем, ничего удивительного. В двадцать первом веке было немало отменных офицеров женского пола. Однако, разглядывая следы в подвале, Стэнтон думал о мужчине с маленьким размером ноги. Видимо, уже настолько проникся постэдвардианским мышлением, что даже не возникло мысли об агенте-женщине.

Бернадетт, конечно, пришла бы в восторг.

Частая незваная гостья памяти.

Стэнтон по ней ужасно скучал. Он не винил ее в предательстве. У нее просто не было выбора. Разве могла она поверить в его историю? А он-то хорош, зачем рассказал? Конечно, выпивка и любовь затуманят чей хочешь рассудок, но все равно, нельзя быть таким дураком. Никто бы на свете ему не поверил.

Правда, теперь такой человек появился. Еще одна женщина.

Полиция считает ее не вполне адекватной, она, возможно, член какой-то странной секты, писали газеты, не объясняя причин этих выводов. По крохам информации стало ясно, что женщина выжила, но состояние ее крайне тяжелое.

Очень скоро эта история и вовсе исчезла с газетных страниц.

Последний раз она поминалась в «Берлинер тагеблатт». Стэнтон выписал фамилию репортера и спросил у библиотекарши адрес редакции.

– Я могу назвать адрес, но там никого нет, – пробурчала та. – Полиция закрыла газету.

Говорила она отрывисто и нехотя. Что ж, понятно. По словам Бернадетт, газета была единственным крупным изданием либерального толка, у которого имелись хоть какие-то принципы. И теперь пала жертвой военной чистки. Библиотекарша выглядела классической «новой женщиной»: волосы стянуты в пучок, очки в черепаховой оправе, опрятная блузка и галстук. Ясное дело, суфражистка и наверняка поклонница «Тагеблатт». А Стэнтон в его нынешнем облике выглядел реакционным милитаристом.

– Жаль, – сказал он. – Я очень хочу поговорить с одним журналистом. Где у вас телефонные справочники?

Библиотекарша небрежно кивнула на столик со справочниками. В те дни библиотеки были хранилищем не только книг, но и всевозможной городской информации.

Стэнтон открыл справочник на букве «Ф» и отыскал Антона Фидлера, автора газетной заметки. Он надеялся, что успешному репортеру хватает денег на оплату телефона. Ему повезло. Герр Фидлер ответил на звонок и охотно сообщил свой адрес. Журналист обитал в Веддинге – районе, ассоциировавшимся с рабочим классом и радикальными политиками. Поблагодарив библиотекаршу, Стэнтон поймал извозчика.

Он не объяснил, зачем ему понадобилась подстреленная женщина, но Фидлер и не спрашивал. Безработный журналист пополнил многотысячную армию жертв безудержно жестоких репрессий, что прокатились в отместку за убийство кайзера. В обмен на информацию он хотел денег, и Стэнтон дал понять, что готов заплатить.

– История чертовски интересная, – сказал Фидлер, позволив пригласить его в местный бар и угостить выпивкой. – Но легавые не дали бы ее напечатать, даже еще когда нас не закрыли. Чего на них нашло? Просто безумие. Для них революционер всякий, кто не прусский генерал. «Тагеблатт» радикальна, как сосиски с картофелем, а они ведут себя так, словно вместо передовицы мы печатали «Коммунистический манифест».

Стэнтон вернул его к теме:

– Чем эта история так уж чертовски интересна?

– Я вам скажу чем. – Подавшись вперед, Фидлер отер пивную пену с губ и откинул прядь сальных волос со лба. – Баба эта ведьма, вот что такого интересного. Я видел ее в камере, когда легавые еще окончательно не взбеленились. Острижена под ноль, на башке ежик, сквозь который просвечивает вытатуированный номер. Руки-ноги тоже в наколках. Корявая любительская работа – видимо, ножом и тушью. Боль, поди, адская. В центральной кутузке у меня есть информатор, так вот он сказал, у нее все тело в рубцах. И везде наколки, даже на манде. У женщины! У белой женщины наколка на шахне. Ничего себе?