Теперь она, кажется, и впрямь потеряла сознание, однако Стэнтон был настороже. Даже хотел вколоть ей снотворное, но не стал рисковать, поскольку не знал, какими лекарствами ее уже накачали. Шприц все же держал наготове. Он оторвал лоскут простыни и перевязал рану, оставленную ножницами, потом изловчился облачить истерзанное тело в ночную сорочку и чепец.

Белоснежное одеяние с рюшами на воротнике совершило чудесное превращение: рычащий дикарь преобразился в невинного агнца. В обрамлении белого чепца лицо с парой маленьких шрамов вдруг стало нежным. Было трудно поверить, что под сорочкой скрыто худое и жилистое тело бойца, обезображенное рубцами.

Взяв женщину на руки и перешагнув через распростертых на полу охранников, Стэнтон выглянул в коридор. Никого. Удачно, ничего другого не нужно. Главное, незамеченным покинуть палату, все остальное пустяки, ибо наглость – второе счастье. Стэнтон вскинул голову и, не глядя по сторонам, зашагал к лифту. Вдруг откуда-то вынырнула медсестра. Стэнтон тотчас рявкнул командным тоном:

– У пациентки обморок от обезвоживания. К счастью, я был на обходе и увидел, что она лежит на полу. С вами мы еще поговорим. А сейчас подгоните каталку, что стоит у лифта. Быстро.

Горло саднило, говорить было больно. Видимо, хриплый голос устрашал, потому что медсестра встала навытяжку и чуть ли не козырнула. Не ее дело обеспечивать безопасность или задавать вопросы. Вовсе нет. Еще в медучилище в нее вбили, что ее главное дело – подчиняться врачам. Желая угодить начальству, она опрометью кинулась за каталкой, но Стэнтон вышагивал столь ретиво, что к лифту они прибыли одновременно.

– Благодарю вас, сестра, пока все.

В лифте он снял халат и затолкал его под сиденье каталки, превратившись в заботливого мужа, который забирает жену из больницы. Когда двери лифта разъехались, Стэнтон уверенно двинулся к выходу.

– Скоро будем дома, моя дорогая, – ласково пообещал он, минуя приемный покой.

Через минуту он был на крыльце, спустил каталку по пандусу каменной лестницы и усадил соратницу по ордену Хроноса в «мерседес».

Раны женщины были несравнимо легче той, что месяц назад получил Стэнтон. Его ранили в живот, а ей пули прошили руку и верхнюю часть груди, не задев сердце и легкие. Но заражение крови – серьезное осложнение в любом случае. Рука новой соседки ужасающе распухла. Оставалось надеяться, что инфекция не слишком глубоко проникла в организм и антибиотики подействуют. Мысль об ампутации в гостиничном номере, пусть даже с новомодным удобством в виде собственной ванной, приводила в содрогание.

К счастью, организм откликнулся на заботу: после того как Стэнтон прочистил раны и начал курс антибиотиков, больная быстро пошла на поправку. Уже к концу первой ночи жар спал, сон женщины стал менее тревожным.

Стэнтон обмывал больную, сажал на горшок, с ложки насильно кормил жиденьким бульоном и даже подумывал о внутривенном вливании раствора глюкозы. Он бы сумел соорудить капельницу, но потом отказался от этой идеи, представив недоумение горничных и официантов. Отелям не нравятся умирающие в их номерах, и серьезное состояние новоявленной «сестры» всполошило бы администрацию.

Стэнтон нянчился с больной полных четыре дня, прежде чем она немного окрепла и начала приходить в сознание. Все это время он размышлял о характере и натуре этой личности, варианта его собственного «я», и космической странности их ситуации.

Иначе не скажешь, странность воистину космическая.

Два (и три) века назад Исаак Ньютон привел в действие цепь событий, в результате которых произошло нечто невероятное: существа из двух разных миров встретились в третьем мире. В гостиничном номере.

В долгие ночи, когда Стэнтон сидел у постели больной, замерял ее пульс и прислушивался к дыханию, у него неизменно возникало ощущение, будто он пребывает вне своего тела. Казалось, все известные версии его личности от него отделились. Его первая жизнь закончилась с мятным поцелуем незнакомки в стамбульском подвале. Вторая жизнь была загадкой. Он только знал, что прожил ее в веке, в который внедрилась эта спящая женщина, родившаяся через много лет после его смерти. И вот третья жизнь, начавшаяся в тот момент, когда его подопечная, вся в шрамах и наколках, оставила следы в пыли константинопольского подвала, перезапустив временную петлю, отправив Стэнтона и весь мир на новый круг.

Но кто она? Через какой кошмар прошла? И почему? Что за мир хотели исправить новые Хроносы?

Стэнтон ежедневно обмывал свою пациентку и теперь не хуже нее знал все ее шрамы. Даже лучше, особенно страшные макаронины рубцов, покрывавшие ее спину, ягодицы и тыльную часть бедер.

Следы жестокого, бесчеловечного надругательства. Ее бичевали плеткой-девятихвосткой. Избивали тростью и дубинкой. Протыкали стилетом, полосовали ножом. Ее кусали человечьи и звериные зубы. В нее стреляли, ее жгли.

Видя все это, Стэнтон закипал яростью.

Как она вообще выжила?

А сейчас упорно сражалась со смертоносным сепсисом. Стэнтон еще не встречал такую несгибаемую личность. Ни женщину, ни мужчину. Он, конечно, сильнее, но она стократ упрямее.

И все же никакой сверхчеловек не перенес бы такого изуверства. Видимо, палачи не давали ей умереть. Похоже, они хотели ее сломить и потому лишали освобождения смертью. Ее пытали, но всякий раз штопали раны и залечивали переломы – приводили в относительный порядок, чтобы вновь подвергнуть издевательствам.

Кто это делал? Кому так понадобилось управлять другим человеком, подчинить своей воле и покорить дух одной-единственной личности?

Стэнтон разглядывал спящую женщину.

Сейчас она не казалась несгибаемой.

Спит. Белая подушка, лицо в обрамлении белого чепца, до подбородка укрыта белоснежной простыней, дыхание мягкое и ровное. Интересно, какими снами потчует ее подсознание?

У нее хорошее лицо. Черты резкие, угловатые, но благородные. Сломанный нос искривлен, однако не портит ее. Можно ли назвать ее красивой?

Разберемся, когда увидим ее глаза. Он видел их всего секунду, и тогда в них полыхало бешенство. Даже не вспомнить, какого они цвета.

Мысль о глазах неизбежно привела к Бернадетт. У той зеленые сияющие ирландские глаза. Улыбчивые, как поется в старой песне. Но в последнюю встречу они были вовсе не улыбчивые. Мокрые от горьких и гневных слез. Увидит ли он их снова?

Его собственные глаза слипались. Устал. Целые дни хлопочет и почти не спит. В кресле Стэнтон задремал.

Он почти заснул. Уже дышал в одном ритме со своей странной и загадочной подопечной. Товарищем. Вроде как сестрой.

Но, уплывая в сон, уловил какое-то движение.

Стэнтон понимал, что лучше обездвижить свою пациентку, привязав ее к кровати, однако рука не поднялась. На запястьях и лодыжках женщины остались следы от кандалов. Не хотелось добавлять новые. И потом, она казалась такой безобидной.