Больничная тоненькая (в отцветший цветочек) простыня, с желтыми пятнами, собиралась и разбиралась на складки…

Светила страшному происходящему синяя больничная лампа.

«Яволь! Я вижу… Я весь восторг оттого, что вы, мой ласковый, мой безмятежный друг, кажется, хотите остаться жить!» – продолжал мордоволчий, и пятачок его затюкал и задвигался. В ответ Загребейко выпучил глаза и, сколько мог, захрипел, сообщая черту, что да, что жить ему по-прежнему хочется.

«Однако, к моему высокому сожалению, Константин Михайлович, на сей раз я бессилен разрешить вашу ситуацию в благополучную сторону», – продолжал мохнатый, меж тем все же несколько ослабляя в лапке захват капельной трубки (больной жадно с присвистом задышал)…

«И без того вы, мой бесценный, мой сизый друг, прожили неестественно долго, при ваших, гым… скажем… не имеющих прецедентов внутренних обстоятельствах…»

«У вас же, гым, как мне помнится?..» (Тут черт опять приоткрыл историю болезни Константина Михайловича, точно и в самом деле что-то подзабыл.) Однако это его «гым-хым», разумеется, было чистой воды надувательство: черти никогда ничего не забывают своим приятелям. Они весьма злопамятны, гым…

«У вас же, помнится, – продолжал мохнатый, – с момента 1982 года, 22 апреля, вот тут у меня, не беспокойтесь, Константин Михайлович, все записано (черт поскреб коготком по истории) 19 00 московского времени… Ах, как давно это было! (И мохнатый сентиментально задергал своим резиновым пятаком…) нет, Константин Михайлович, сердца!»

Несчастный жалобно завсхлипывал капельницей.

«Так что, бессердечный мой друг, вы еще достаточно долго пожили… Собирайтесь!» – рявкнул вдруг черт на больного, и при этом голосёнка его, и без того отвратительный, перепрыгнул на поросячий срезанный визг…

Константин Михайлович Загребейко возвращался навсегда в 1900.1982. 22 апреля.

В зимнюю промозглую полночь, когда сытые домашние черти, уютно свернувшись в своих хозяевах, смотрят телевизионные передачи и только белые вьюжки уличных бесенят кружат бесприютно по тротуарам, выглядывая из светофоров и раскачивая кресты антенн, в подземном переходе улицы Народного ополчения, на ту ее сторону, пропащий душегуб и пьяница Илья Андреевич Бусин голыми руками ловил кузнечиков.

«Кузнечики! Кузнечики! Кузнечики!» – преследуя насекомых по пятам и стараясь не дать им уйти, пронзительно кричал Илья Андреевич, указывая на насекомых рукой, и время от времени принимался крутиться юлой, с отвращением смахивая зеленых насекомых с плечей, рукавов и волос.

Несмотря на поздний час и февральскую стужу, кузнечиков в подземном переходе по этому адресу было видимо-невидимо; все они прыгали и скакали, водомерками скользили по длинному потолку, хрустели в карманах и под ногами, выпрыгивали у Ильи Андреевича из-за пазухи и старались усиками залезть ему в уши и ноздри.

И вылезали из них.

Это было невыносимо. Это было щекотно до отвращения.

Кузнечики издавали отвратительный треск, скрип, хлюп и запах.

Кузнечики были бесстрашны, как стада саранчи. Они…

Были повсюду.

Их огромные членистые тела, покрытые чешуйчатыми мембранами, стрекоча, метались туда-сюда по туннелю.

Их зазубренные надкрылья распахивались над Ильей Андреевичем, как вертолетные лопасти. Глаза их снуло мерцали.

Кузнечики были зелены, до омерзения…

И некоторые кузнечиковые представители достигали в росте самого Илью Андреевича.

Отступая, кузнечики угрюмо обсаживали ступеньки, с той и другой стороны подземного перехода, и их слоистые панцири сухо лопались у Ильи Андреевича под ногами, растекаясь зловонными лужами.

Особенно страшен был самый высокий, самый толстый зеленый кузнечик (видимо, это был вожак), ростом метра с полтора, а может, и два, с отвратительно длинными черными усами, похожими на кабельные антенны…

В глазах вожака отражались лампы дневного освещения, и его огромные жвала то и дело нависали над Бусиным, шлямкали, желая отхватить Илье Андреевичу голову.

Но наш Илья Андреевич был всё-таки ничего…

Он сражался, не уступая кузнечикам ни пяди туннеля, сражая сонмы зеленых насекомых оторванной от одного из них лапой.

Полки поверженных Ильей Андреевичем насекомых валились штабелями, устилая своими раздробленными панцирями пол подземного перехода.

И кузнечики трепетали…

Они боялись и оттого, превосходя Илью Андреевича в численной силе, выжидали, поджидали и снова напрыгивали, ползли, подпрыгивали и падали в волосы…

Илья Андреевич знал, что гибнет.

Понимал, что в его жизни схватка с этими кузнечиками – его последняя схватка…

Но он не отступал.

Илья Андреевич крушил кузнечиков, и, хотя с каждым мигом кузнечиков в туннеле становилось все больше и больше, Илья Андреевич бил их лапой (смертным боем), и отрубленные кузнечиковые головы со свистом разбивались о стены.

Сломанные об панцири лапы Илья Андреевич с отвращением отшвыривал и отламывал новые.

Редко шли по подземному переходу люди…

Они не видели и не слышали кузнечиков, и хитрые насекомые с голодным треском кидались на них, обсаживая пешеходов зеленой трескучей массой, и жевали их жвалами, залезая несчастным в капюшоны и под пальто…

Тогда Илья Андреевич бросался к пешеходам с пронзительным криком, желая указать им врага, однако испуганные страшным выражением на лице Бусина, пешеходы бросались к выходам, унося врага на своих плечах и в карманах.

Наконец, когда Бусину уже казалось, что этой ужасающей схватке с кузнечиками не будет конца (как Бусин не помнил уже ей начала), насекомые, видимо, начали отчаиваться, сообразив, что Бусин туннеля не сдаст (не таков оказался Бусин), и, собравшись под лестницей, взялись совещаться.

Кузнечики указывали на Бусина лапами и усами. Они жарко спорили, трещали и переликали, но никак не могли принять верного для себя решения.

Вожак убеждал кузнечиков не сдаваться.

Илья Андреевич, так же полный смертельной решимости, расхаживал взад-вперед, поперек туннеля, время от времени грозя совещавшимся то кулаком, то лапой.

Наконец вожаку все же удалось убедить своих дать Илье Андреевичу последний бой.

Кузнечики выстроились молчаливыми зелеными шеренгами и под оглушительный треск крыльев двинулись на Бусина с той стороны…

Вожак – молодой и крепкий самоуверенный кузнечик (только после армии). Хорошо одетое насекомое, в демисезонном пальто и наушниках (его звали Леня Королев, из третьего подъезда), приближалось к замершему в ожидании Бусину, чуть наклонив русую голову и беззаботно помахивая пакетом с чипсами.