А в апреле 1876 г. вспыхнуло давно ожидавшееся восстание в Болгарии.

Все это резко повысило градус агрессивного возбуждения мусульманского населения и турецких властей. В столице толпы вышли на улицы и требовали жестоко покарать восставших.

На этом фоне Берлинский меморандум трех империй, помимо ранее заявленных требований, содержал хотя и в мягкой форме, но все же угрозу действовать против Турции более решительно, если правительство султана не пресечет акты насилия и не проведет реформы в интересах христианского населения. В этом смысле особое значение имели три пункта меморандума, в которых говорилось, что в целях умиротворения восставших областей турецкие войска будут сосредоточены только в определенных пунктах, христиане сохранят оружие наравне с мусульманами, и за всем этим, а также за осуществлением реформ будут наблюдать специальные уполномоченные великих держав.

Тон меморандума мог быть более твердым, если бы не позиция графа Андраши. В Берлине Горчаков вернулся к идее автономии Боснии и Герцеговины, но Андраши, поддержанный Бисмарком, вновь отверг этот проект как «абсолютно неприемлемый»[489]. Австрийский канцлер отказался также поддержать предложение Горчакова послать объединенную эскадру европейских флотов в Адриатическое море для демонстрации против турецкого порта Клек. По мнению Андраши, появление эскадры в водах Адриатики могло подорвать доверие к Австро-Венгрии и только поощрить повстанцев. А ничего этого он, разумеется, не хотел, как, впрочем, и избегал расширения трехстороннего формата давления на Турцию за счет присоединения Англии, Франции и Италии. Подобная перспектива, с его точки зрения, могла лишь породить слухи о разногласиях между тремя императорскими дворами.

Однако того, чего не желал Андраши, настойчиво добивался Горчаков. Именно российский канцлер не только настоял на включении в меморандум принципиальной допустимости принудительных мер в отношении Турции, но и убедил своего австро-венгерского визави не противиться привлечению Англии, Франции и Италии. Похоже, что, недовольный нерешительностью Андраши, Горчаков надеялся компенсировать ее за счет участия других великих держав. И опять той же Англии?! Но его ждало разочарование. «Концерт» опять не состоялся по причине неявки основного «оркестранта».

Только Франция и Италия 3 (15) мая 1876 г. дали согласие на присоединение к меморандуму. Из Лондона же 7 (19) мая последовал категорический отказ. Горчаков на грани отчаяния пытался предложить Англии новый путь для вовлечения ее в соглашение. По его замыслу, британское правительство должно было ограничиться лишь присоединением к требованию о заключении перемирия между воюющими сторонами на Балканах. Однако и это скромное предложение было Лондоном отклонено.

Получив присланный из Берлина текст меморандума, в Лондоне обиделись, встали в позу и надулись, как капризные снобы. «Князь Бисмарк, — писала королева Виктория, — обращается с Англией как с третьестепенной державой, и от этого у королевы кровь вскипает в жилах»[490]. А Дизраэли стал уверять всех, что это откровенный вызов: Англию опять третируют, предъявляя выработанный без ее участия документ.

Дерби реагировал спокойнее. Он заявил, что «бесплодие программы, изложенной в ноте Андраши, можно было предвидеть. Лишь из уважения к державам, не желая нарушать их гармонию, Англия пошла за ними. У нового проекта реформ не было шансов на успех». Глава Форин офиса утверждал, что меморандум не может быть одобрен «как по содержанию своему, так и по форме»[491]. Он не согласовывался с Лондоном — это раз. Позиции турецких властей и восставших несовместимы в принципе — это два. Помимо этого, Турция — банкрот и не может выполнять предъявляемые ей требования. Восставшие же, почуяв европейскую поддержку, не сложат оружия до достижения независимости или хотя бы автономии. А коли так, то нечего и огород городить: Берлинский меморандум — пустая затея.

Все же на излете весны 1876 г. позиция британского правительства в отношении Турции и Балканского кризиса не могла не претерпеть изменений. И связано это было с рядом новых обстоятельств.

Пока направление совместных действий трех императорских дворов принадлежало Австро-Венгрии, официальный Лондон, внимательно отслеживая ситуацию, особо не отделялся от континентальных держав. Амбиции и планы Андраши слабо задевали вечные интересы Британской империи. К тому же вся эта дипломатическая возня по Восточному вопросу, составление и бесконечное согласование разнообразных нот — лишь пустая трата времени и сил. Так было настроено руководство британской дипломатии. Но как только в Берлине из уст Горчакова зазвучали решительные нотки и отразились в тексте меморандума, кабинет тори сильно забеспокоился и встал на защиту Турции.

Для большей части государственной элиты Соединенного Королевства это было нечто вроде внешнеполитического условного рефлекса: как только на Востоке активизировалась Россия, британский лев готовился к прыжку. А защищать ему на Ближнем Востоке приходилось теперь самый лакомый кусок.

Холодным ноябрьским вечером 1875 г. за ужином у Л. Ротшильда в Лондоне Б. Дизраэли заручился его обещанием выкупить для британского правительства акции Суэцкого канала, которые желал продать увязший в долгах хедив Египта Исмаил. На следующий день сделка на четыре миллиона фунтов была совершена. Англия получила контрольный пакет акций канала, умыкнув его из-под носа стремившейся к этому же Франции. «Вы его получили, мадам! Мы обошли правительство Франции», — писал королеве Дизраэли[492].

В этой связи события на Балканах и в районе черноморских проливов, а главное — роль в них России, приобретали для английского премьера особенную значимость. Поэтому он стремился к тому, чтобы с северного направления была исключена любая русская угроза его геополитической суперпокупке.

Но правителя Египта «окучивали» не только англичане с французами. Весной 1875 г. отставной генерал и известный общественный деятель Р. А. Фадеев отбыл из Петербурга в Египет. Поездку организовал Игнатьев, твердо доверявший Фадееву, ибо взгляды отставного генерала на политику России в Восточном вопросе полностью совпадали с его собственными. Фадеев несколько раз встречался с Исмаилом и имел с ним продолжительные беседы. В результате они договорились, что русские офицеры станут командовать армией хедива, а сам Фадеев получил предложение «принять заведование египетской армией»[493]. Игнатьев с Фадеевым предполагали, что в период разрастания кризиса в Османской империи надо всемерно укреплять российские позиции на ее территориях, оказывать поддержку «всем сепаратистским стремлениям в Турции» и стараться объединить всех противников султана «под рукою Константинопольского посольства» России, то есть, по сути, самого Игнатьева[494].