Когда-нибудь она возглавит их. Она чувствовала это своими костями – теми, что отзывались болью при виде упавшего ребенка; та же боль, что возникает в ее чашевидных детских костях, если кто-нибудь на ее глазах со всего размаху падает на землю, проведет ее через политические хитросплетения внутри ее племени и невзгоды, постигающие его. Она победит, как победит человек перед ней, – но по-другому. В ней тоже была внутренняя сила. Она поведет свой народ: эта уверенность росла в ней, точно ребенок. Она поднимет свое племя против завоевателей, она покажет, чего стоит их недолгое владычество; ответвление от главной дороги, проходящей через пустыню, – вот судьба захватчиков. Люди, живущие далеко за равнинами, в развратном благоуханном дворце, подчинятся их племени. Могущество и проницательность их женщин, могущество и храбрость их мужчин – терний пустыни – сокрушат растленных людей-лепестков со скал. Пески снова будут принадлежать их племени.

Ложь. Девушка была юна и не знала ничего о мыслях или судьбе племени. Ее бросили чужестранцу, как кость собаке, чтобы облегчить ему переход к смертному сну, как считали ее одноплеменники. Судьба ее побежденного народа мало что значила для девушки; этот народ забросил наследие предков ради погони за престижем и побрякушками.

Пусть девушка мечтает. Он погрузился в спокойное безумие наркотического сна.

Была некая точка, где сходились угасающие воспоминания и луч времени из другого места, но он пока не был уверен, что догнал ее.

Он попытался снова разглядеть большой дом, но тот не был виден за дымом и вспышками осветительных снарядов. Он наблюдал за громадным боевым кораблем, застрявшим в сухом доке, но тот больше не увеличивался в размерах. Это был корабль первого ранга – ни больше ни меньше; но что значил для него этот корабль, до конца понять не удавалось.

Он всего лишь провел Избранного по пустынным землям к Дворцу. Зачем им было нужно, чтобы Избранный добрался до Дворца? Нелепость. Культура не верила в такие сверхъестественные вещи, не предавалась таким суевериям. Но Культура попросила его помочь Избранному добраться до Дворца, невзирая на все препятствия.

Чтобы увековечить порок. Чтобы продлить господство глупости.

Ну да ладно, у них были свои причины. А ты брал деньги и делал ноги. Вот только денег как таковых не было. Что оставалось парню?

Верить. Пусть даже они презирали веру. Делать. Действовать, хотя они подозрительно относились к действиям. Он понял, что был их чернорабочим. Героем, которого брали взаймы. Они не очень-то чтили героев, а потому героизм не подстегивал твое самомнение.

Иди с нами, делай, что тебе говорят и что ты делал бы в любом случае, даже с еще большим рвением, и мы дадим тебе то, чего ты не получил бы никогда и нигде: вот истинное доказательство того, что ты на верной стезе, что ты не только получаешь громадное удовольствие, но и работаешь для общего блага. Пользуйся этим.

Он так и делал – пользовался этим, хотя и не всегда был уверен, что это правильно. Но им было все равно.

Провести Избранного во Дворец.

Он посмотрел на свою жизнь со стороны – и не испытал стыда. Все, что он делал, он делал по необходимости. Ты использовал оружие, которое подворачивалось под руку. Если тебе давали задание или ты сам выдумывал его, то следовало идти к цели, несмотря на любые препятствия. Даже Культура признавала это. Она давала ему задания, исходя из того, чту может быть сделано за данный промежуток времени и при данных технологиях, – но признавала, что все это относительно, что все течет и меняется…

Он вдруг попытался – надеясь, что внезапность решения поможет сделать это, – перенестись назад, туда, где стояли искалеченный войной особняк, и сожженный летний домик, и затонувший каменный кораблик… но его памяти такой груз оказался не по силам. Он был выкинут оттуда, вышвырнут, выброшен в пустоту, обреченный жить с мыслями, которых разум не желал помыслить.

Палатка стояла на перекрестке двух дорог среди пустыни. Белая снаружи, черная внутри, она, казалось, была отражением противоречивых образов у него в голове.

Эй, эй, эй, это же только сон.

Но это был не сон, и он полностью владел собой, и если бы открыл глаза, то увидел бы сидящую перед ним девушку – та с удивлением смотрела на него, и он не испытывал ни малейших сомнений в том, кто, и что, и когда совершил, и в некотором роде это было худшим свойством наркотика: он позволял оказаться в любой точке времени и пространства (как, впрочем, и многие другие вещества), но не прерывал связи с реальностью, куда ты мог легко вернуться – стоило лишь захотеть.

Жестоко, подумал он.

Может быть, Культура все же была права? Если прежде способность людей Культуры секретировать любой наркотик или комбинацию наркотиков выглядела в его глазах признаком распущенности и упадочничества, то теперь он смотрел на это снисходительнее.

В одно жуткое мгновение он понял, что девушка будет творить великие дела. Она станет знаменитой, станет важной персоной, и собравшееся вокруг нее племя совершит великие – и страшные – деяния, и все это ни к чему не приведет. Какая бы страшная цепь событий ни последовала за приходом Избранного во Дворец, это племя не выживет: они все были уже мертвы. Их след в пустыне жизни уже становился неотчетливым, его заносило песком – песчинка за песчинкой… Он уже поспособствовал исчезновению племени, хотя местные этого еще не понимали. Они поймут – когда он их покинет. Культура заберет его отсюда и пошлет в другое место, а это приключение, вместе со всеми прошлыми, утратит всякий смысл. От всех этих событий почти ничего не останется, когда он отправится совершать примерно то же самое где-то еще.

Вообще-то, он с удовольствием убил бы Избранного, потому что мальчик был дурачком: ему редко доводилось бывать в обществе таких идиотов. Парень был кретином и даже не отдавал себе в этом отчета.

Более катастрофичной комбинации он и представить себе не мог.

Он снова перенесся на планету, которую оставил когда-то.

Все его предыдущие попытки потерпели неудачу. Он попробовал еще раз, но довольно неуверенно.

Не вышло. Что ж, иного он и не ждал.

Стул сделал вовсе не Стульщик, с неожиданной ясностью подумал он. Это был он и не он. Нам говорят, что богов нет: значит, я должен сам заняться своим спасением.

Глаза его уже были закрыты, но он закрыл их еще раз.

Он ходил кругами, не зная этого.

Ложь. Он плакал и рыдал, падал к ногам презрительной девушки.

Ложь. Он все ходил кругами.

Ложь. Он упал перед девушкой, вытянув руки в сторону матери, которой там не было.

Ложь.

Ложь.

Ложь. Он шел по кругу, чертя в воздухе свой собственный, личный символ – между своей макушкой и полной света дырой: дымоходом палатки.

Он снова упал на планету, но девушка в черной/белой палатке протянула руку, отерла пот у него со лба и этим едва заметным движением, казалось, стерла все его существо…