Над городом разнесся раздирающий уши вой – источник его находился где-то у верхней кромки каньона. Двое мужчин подняли глаза на тонкий предмет, который несся к ним, раздуваясь на лету.

Он сплюнул, поднял плазменное ружье, прицелился и выстрелил в быстро увеличивающийся предмет.

Из ружья вылетела яркая молния. Аппарат задымился и разлетелся на части, обломки его с жутким грохотом упали в каньоне, ниже по склону. Эхо падения прокатилось по всему городу.

Он снова посмотрел на старика:

– Так о чем ты спрашивал?

Через черную ткань палатки он мог видеть дневное небо, голубоватое и яркое, но в то же время черное, ибо его взгляд пронзал обманчивую голубизну вплоть до черноты – более густой, чем мрак внутри палатки, черноты, в которой там и сям горели солнца: крохотные светляки в холодной черной пустыне ночи.

К нему потянулся темный пучок звезд и мягко подхватил своими громадными пальцами, словно нежный зрелый плод. В этой колоссальной ладони он чувствовал себя безумно надежно и знал, что в одно мгновение (в любое мгновение и почти без усилий) сможет понять все; вот только он не хотел этого. Он чувствовал себя так, словно некая поразительная машинерия, что сотрясает галактику и всегда скрыта под поверхностью Вселенной, соединилась с ним и влила в него часть своей силы.

Он сидел в палатке, скрестив ноги и закрыв глаза. Вот уже четыре дня он сидел так. На нем был свободный балахон, вроде тех, что носят кочевники. Аккуратно сложенная форма лежала в метре позади него. Волосы его были коротко подстрижены, на лице отросла щетина, на коже проступали капельки пота. Ему порой казалось, что он находится вне своего тела и смотрит, как оно покоится на подушках под темной матерчатой крышей. Лицо его потемнело – черные волосы прорастали сквозь кожу, – но казалось посветлевшим от пота, который сверкал в свете ламп и лучей, проникавших сквозь отверстие для дыма. Его забавлял этот противоречивый симбиоз, соперничество, создающее равновесие. Если бы он воссоединился со своим телом или еще больше отдалился от него, то не утратил бы твердой убежденности в правильности мироустройства.

Внутри палатки было темно; ее наполнял плотный, тяжелый воздух, одновременно застоялый и свежий, насыщенный ароматами и пропитанный благовониями. Богатое и пышное убранство ласкало глаз. Ковры, висевшие по стенкам палатки, были толстыми, многоцветными, с драгоценными металлическими нитями. Ковер на полу казался полем с золотыми колосьями, а мягкие ароматные подушки и роскошно-толстые покрывала создавали сказочный ландшафт под темными складками крыши. От маленьких курильниц поднимались ленивые дымки; небольшие жаровни для ночного обогрева погасли; коробочки с сонными листьями, хрустальные чаши, ларцы с драгоценностями и книги с застежками были разбросаны по волнообразному матерчатому ландшафту, словно сверкающие храмы по долине.

Ложь. Палатка была пуста, а сидел он на мешке, набитом соломой.

Девушка увидела, как он задвигался. Это было гипнотическое движение, поначалу почти неуловимое, но стоило его заметить, стоило глазу привыкнуть к нему, как оно становилось совершенно явным и завораживающим. Верхняя часть тела крутилась, не медленно и не быстро, голова двигалась в одной плоскости, описывая круг. Девушке это напомнило дым, который иногда вдруг закручивается внутри палатки, поднимаясь к отверстию наверху. Глаза мужчины, казалось, вторили этому легкому, беспрестанному движению, слабо двигаясь под коричневато-розовыми веками.

Палатка, достаточно большая – девушка могла встать в ней в полный рост, – была разбита на перекрестке посреди пустыни, там, где встречались две дороги, пересекавшие море песка. Тут давно уже мог бы вырасти поселок или даже город, но ближайший источник воды был в трех днях пути. Палатка стояла на этом месте уже четыре дня и могла простоять еще два-три – смотря по тому, сколько времени мужчина будет пребывать под действием сонного листа. Девушка взяла кувшин с маленького подноса и налила в чашку воды, потом поднесла чашку к губам мужчины и осторожно наклонила, а ладонью другой руки подперла его подбородок.

Мужчина выпил полчашки, не прекращая своих движений, а затем повернул голову. Девушка взяла тряпочку и провела по его лицу, стерев часть пота.

Избранный, сказал он себе. Избранный, Избранный, Избранный. Долгий путь в неведомое место. Провести Избранного по опаленной пустыне, по пустошам, населенным безумцами, – к цветущим лугам и сверкающим шпилям Благоуханного дворца на скале. Он заслужил небольшой отдых.

Палатка стоит на торговых путях, вывернута наизнанку, соответственно времени года, а внутри сидит человек, солдат, вернувшийся после бесчисленных войн, покрытый шрамами и рубцами, переломанный, вылеченный и снова переломанный и вылеченный, заштопанный, заделанный… Хоть раз он мог расслабиться, не быть все время начеку, отдать свой разум на волю сильнодействующего наркотика, а свое тело вверить заботам и попечению молоденькой девушки.

Девушка, чьего имени он не знал, подносила воду к его губам и холодную материю – ко лбу. Он помнил лихорадку, которой переболел больше сотни лет назад, больше тысячи лет назад, и руки другой девушки, холодные и нежные, успокаивающие и утешающие. Он слышал, как птицы голосят на лугу, рядом с большим усадебным домом в широкой речной излучине, в тихой заводи яркого ландшафта его воспоминаний.

Вызывающий оцепенение наркотик, растворенный в крови, тек по его жилам, действуя то сильнее, то слабее, – поток нес все в случайном порядке. (Он помнил каменистый берег реки, куда неутомимое течение приносило ил, песок, гравий, гальку, камушки и валуны в порядке возрастания, по размеру и тяжести; постоянный напор воды укладывал камни в форме кривой, напоминающей кривую графика.)

Девушка смотрела и ждала, сохраняя спокойствие, – ведь незнакомец принял наркотик, давно известный ее соплеменникам, и оставался спокоен под его действием. Она надеялась, что этот человек не только кажется необычным, что он таков на самом деле: тогда получалось, что их кочевое племя – не единственное сильное, как они считали.

Она боялась, что мужчина не вынесет действия сонного листа и разлетится на мелкие кусочки, как раскаленный горшок, упавший в воду. Говорили, что именно это случалось с другими чужаками, тщеславно полагавшими, что сонный лист – всего лишь очередное развлечение в их беспечной жизни. Но этот не боролся с действием листа. Для солдата, привычного к сражениям, он продемонстрировал редкостную проницательность, сдавшись без борьбы и согласившись со всем, что требовал наркотик. Она восхищалась этим качеством в чужаке, поскольку не думала, что завоеватели могут быть такими сильными в своей уступчивости. Даже юноши из ее собственного племени – в других отношениях порой весьма интересные – не могли совладать с сокрушающими дарами сонного листа: они орали и бредили во время короткого кошмара, хныкали, просили материнскую грудь, мочились и обделывались, плакали и кричали, повествуя ветрам пустыни о своих самых постыдных страхах. Наркотик редко приводил к смерти в дозированном количестве, которое стало ритуальным. Но все же без последствий часто не обходилось. Не один храбрый юноша предпочел удар клинка себе в живот позору: вдруг все узнают, что сонный лист сильнее его?