Мы зажгли сигнал, бросая данам вызов, и на следующее утро, когда пожар еще бушевал, а дым стелился под напором холодного сырого ветра, я вывел две сотни людей на обращенную к реке стену. Часть стены сгорела, остальная закоптилась, но для любого, кто пойдет с реки, с юга, она покажется внушительным оборонительным сооружением. Крепость из дыма. Прочих воинов я вывел на мост, где мы и приготовились ждать.

– Думаешь, он придет? – спросил меня сын.

– Думаю, да. Сегодня или завтра.

– И мы сразимся с ним здесь?

– Как бы ты поступил? – поинтересовался я.

Утред нахмурил лоб.

– Можно перекрыть мост, – неуверенно предложил он. – Но Кнут способен пересечь реку выше или ниже по течению. Глубина невелика.

– Поэтому ты сразился бы с ним здесь?

– Нет.

– Тогда не будем, – сказал я. – Мне хочется убедить его в том, что мы встретим его тут, но это не так.

– Тогда где?

– Сам скажи.

Сын задумался.

– Назад, на север, ты не пойдешь, – заявил он наконец, – потому как это отдалит нас от короля Эдуарда.

– Если тот идет, – заметил я.

– На юг тоже не пойдешь, – продолжал Утред, не обратив внимания на мое уныние. – А идти на восток – значит поставить Кнута между нами и Эдуардом. Выходит, мы идем на запад.

– Вот видишь, все просто, стоит только подумать.

– Но путь на запад приближает нас к валлийцам, – промолвил Утред.

– Будем надеяться, что ублюдки дрыхнут.

Он смотрел на длинные зеленые водоросли, лениво колыхаемые течением. Лоб его прорезала глубокая складка.

– Но почему не пойти на юг? – спросил сын спустя некоторое время. – Почему не попробовать прорваться к войску Эдуарда?

– Если тот идет, – повторил я. – Нам это неизвестно.

– Коли нет, то нам все равно терять нечего, – мрачно напомнил Утред. – Поэтому предположим, что идет. Почему нам не соединиться с ним?

– Ты только что сказал, что это невозможно.

– Но если выступить прямо сейчас? Если скакать быстро?

Я подумывал об этом. Мы действительно могли поспешить на юг, пробиваясь к армии западных саксов, которая, я надеялся, движется на север. Но я не был уверен, что Кнут уже не перекрыл нам путь или что не перехватит нас на дороге. Тогда нам придется драться в том месте, которое выберет он, а не я. Так почему бы не пойти на запад в надежде, что валлийцы упились и спят?

Римский мост состоял из четырех каменных арок и был на удивление добротно отремонтирован. В самой середине, встроенная в парапет, лежала широкая плита известняка с вырезанной на ней надписью: pontem perpetui mansurum in saecula[4]. Я опять понятия не имел о смысле, хотя слово perpetui наводило на мысль, что мост должен был стоять вечно. Но если так, это оказалось ложью, поскольку мои люди разломали один из двух центральных пролетов. Мы использовали тяжелые молоты, и работа заняла бо́льшую часть дня, но в итоге старинные камни полетели на дно реки, а мы залатали прореху принесенными из города бревнами. Другие бревна пошли на сооружение преграды на северной оконечности моста. Позади нее мы выстроили свою «стену щитов».

И ждали.

На следующий день, когда солнце залило багрянцем закат, Кнут пришел.

* * *

Сначала появились разведчики – воины на легких лошадках, способных быстро бегать. Разведчики достигли реки и остановились, наблюдая за нами. Только небольшая группа отделилась и поскакала вдоль берега Тэма, явно с намерением выяснить, перекрыли мы брод выше по течению или нет.

Основные силы Кнута подошли примерно час спустя после разведчиков. Они покрыли землю – настоящая орда всадников в кольчугах и шлемах, с круглыми щитами, украшенными воронами, секирами, молотами и соколами. Несметное воинство – армия исчислялась тысячами. И почти у всех к седлам были приторочены мешки или тюки с награбленной в Мерсии добычей. В эти мешки они сложили только самое ценное: серебро, янтарь или золото, потому как остальное добро перевозили вьючные лошади, которые плелись далеко позади многочисленной армии, отбрасывавшей длинные тени по мере приближения к мосту.

Даны не дошли до него шагов пятьдесят и остановились. Вперед выехал Кнут. На нем была длинная кольчуга, отполированная до серебристого блеска. Поверх ярл накинул белый плащ и скакал на серой лошади. Рядом с ним ехал близкий друг, Зигурд Торрсон. Если Кнут был весь в серебре и в белом, то Зигурд предпочитал черное. Вороной конь, черный плащ, шлем, украшенный перьями ворона. Зигурд ненавидел меня, и я не осуждал его за эту ненависть. Я тоже ненавидел бы человека, убившего моего сына. Это был здоровяк с огромными мускулами, он башней возвышался на могучем скакуне, и рядом с ним Кнут выглядел худеньким и бледным. Но из этих двоих Кнут вызывал у меня больше опасений. Ярл был быстр, как змея, хитер, как куница, а его меч, Ледяная Злость, славился как знатный кровопийца.

Позади ярлов держались знаменосцы. Стяг Кнута – секира и разрубленный крест, штандарт ярла Зигурда – летящий ворон. Над армией реяла еще сотня знамен, но я искал глазами лишь одно и нашел его. Выбеленный череп, знак Хэстена, вздымался на шесте в самом центре вражеского построения. Значит, и он здесь, но не удостоился чести ехать с Кнутом и Зигурдом.

Стяги со сломанным крестом и летящим воином остановились у южного конца моста, а оба ярла приблизились к нам. Они осадили лошадей невдалеке от бревенчатого настила. Этельфлэд рядом со мной поежилась. Она ненавидела данов, а теперь два самых могущественных ярла Британии стояли в нескольких шагах от нее.

– Вот как я поступлю, – начал Кнут, не утруждая себя приветствием или даже оскорблением. Говорил он спокойно, словно всего лишь устраивал пир или конские состязания. – Я возьму тебя живым, Утред Беббанбургский, и не убью. Я привяжу тебя к двум столбам, чтобы чернь могла потешаться над тобой, а мои люди будут пользовать твою женщину у тебя на глазах.

Он впился в Этельфлэд белесыми холодными глазами:

– Я раздену тебя догола, женщина, и отдам своим воинам, а потом рабам, а ты, Утред Беббанбургский, будешь слушать ее стоны, смотреть на ее позор и увидишь ее смерть. Потом я займусь тобой. Я мечтал об этом, Утред Беббанбургский. Мечтал, как буду кромсать тебя кусок за куском, пока у тебя не останется ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей, ни языка, ни мужского достоинства. А затем мы станем заживо сдирать с тебя кожу, дюйм за дюймом, и сыпать соль на мясо, и упиваться твоими криками. Мужчины будут мочиться на тебя, а женщины смеяться над тобой, и ты все это увидишь, потому что глаза я тебе оставлю. Но потом заберу и их. А за ними уйдешь и ты, и так придет конец твоей жалкой жизни.

Когда он закончил, я не сказал ни слова. Река журчала, переливаясь через обрушенные камни моста.