В этот момент его щека загорается от резкой оплеухи. В ухе звенит, и нос, кажется, дышит как надо. Илья все еще держит руку наготове, давая понять, что еще одно слово, и он не поскупится – ударит еще раз и больнее. Но вместе с тем в его светло-серых глазах виден плохо спрятанный ужас. За все их время общения он не единожды делал больно, но лица никогда не трогал. Причина этой «лояльности», видимо, прячется в его высмеивающих обращениях: «Красотка», «Принц», «Неженка», которые Кирилл слышал, когда тот особенно сильно раздражался.

Кирилл запоздало охает от боли, после чего Илья подается к нему в какой-то неуместной попытке сделать… что? Коснуться? Неохотно буркнуть вшивое «извини»? Соврать, что это вышло случайно? Кирилл звереет и бьет ему с такой силой, что тот с грохотом валится с кровати на пол. Он что-то рычит сквозь стиснутые кровавые зубы, когда второй удар прилетает ему в нос. Следующий попадает в ухо, затем предполагается снова нос, но ему удается перехватить кулак и перевернуть оседлавшего его Кирилла, прижать того лбом к полу. В шее хрустит, когда его рука хватает за волосы, дергает вверх с той агрессией, с которой он привык Кирилла унижать.

– Мы, как ты сказал, в жопе полной. – Илья забирается рукой под резинку чужого трико. – Ты и так жизнью обижен, так что разницы никакой, да?

– Не трогай меня. – Кирилл, весь неудобно искривленный под ним, звучит ядовито.

Так же ядовито чувствуются губы Ильи на его губах. Насильный поцелуй длится лишь мгновение. Кирилл кусает со всей ярости, и Илья, задушено вскрикнув, отшатывается. Его нос, и без того крупный, выглядит отвратительно после того, как Кирилл отвел на нем душу, а теперь и его рот оставляет желать лучшего. Воспользовавшись этой заминкой, Кирилл выворачивается из захвата, с ненавистью отпихивает чужие руки и встает на ноги. Он мелочно злорадствует, ведь из этого столкновения выходит безоговорочным победителем.

Илья откидывается спиной о край кровати и повержено касается кровоточащего носа. Прикроватная тумбочка шуршит содержимым: Кирилл достает пачку антисептических салфеток и бросает Илье.

– Сегодня перебьешься. У меня закончились резинки, а трахаться без защиты с такой собакой, как ты, все равно что играть в русскую рулетку.

И вновь это нехорошее молчание в ответ.

Кирилл уязвлено садится рядом. Внизу, в гостиной, телевизор говорит одними и теми же голосами уже больше тридцати минут. Мама обычно не смотрит один и тот же канал столько времени, значит, уснула там же на диване. Теперь понятно, почему она не услышала, какой шум они тут устроили, пока дрались.

Кирилл с долей обиды потирает щеку, к которой Илья посмел приложиться. Он все задается вопросом: «Почему он это сделал?» – но затем каким-то волшебным образом вопрос переиначивается: «Чем я это заслужил?»

Ответ прячется в их теперешней ситуации, в этом дерьме, в котором они оба увязли: очень сложно не сорваться на агрессию, когда тебе в затылок дышит скорое разоблачение. От одной мысли, что будет, если отец обо всем узнает, к горлу Кирилла подступает заячий страх. Что сделает с Ильей его старший брат, наверное, в тысячу раз хуже. Спасения ждать не от кого.

Тут Илья, наконец, подает голос:

– Соберешь сегодня вещи. Возьмешь только все самое необходимое. Поедем налегке.

Лучше бы он и дальше сидел с закрытым ртом, потому что сказанное им звучит до смешного абсурдно. Кирилл в неверии хохочет и отвечает с тем снисхождением, с которым полагается спорить с детьми:

– Куда поедем?

– У меня есть знакомый в Омске. Законченный гик, но безобидный.

– Ну, а дальше?

– Дальше я возьму у брата байк, пока он на работе…

Тут Кирилл теряет челюсть, потому что ограбить брата… Илье что, вышибло мозги? Задорный тон меняется на возмущенное недоумение:

– Нам нужны будут деньги! Мать не даст их мне, пока я не уеду поступать!

Если он сейчас предложит мне барыжить, думает Кирилл, в этот раз я точно сломаю ему нос.

Но Илья отвечает иначе. Раздраженно, уже порядком выдохнувшись, но иначе:

– Так поторопи ее! Напизди, как ты умеешь! Не мне тебя учить!

После этих слов идея побега уже не кажется идиотской фантазией, потому что Илья подметил верно.

– Даже если я смогу… она пойдет провожать меня на станцию.

Илья измученно откидывается головой на кровать. Он думает о том, как эту проблему решить. Кирилл думает, что таким он видит Илью впервые в жизни. Таким «благородным долбоебом».

– Просто выйдешь через три станции. Знаешь, где бывшая мэрия?

Кивок.

– Там я тебя встречу, а дальше уже на байке.

Кирилл встает на ноги и начинает рыться на столе в поисках листочка и ручки. Ручку он находит сразу, но вместо листочка в нетерпеливые руки попадается какая-то картонка. Он пишет на ней в спешке, даже в страхе: вдруг, пока он тут возится, все рухнет и Илья откажется от своих слов? Закончив, он обнаруживает, что картонка – это его собственная фотография для выпускного альбома. Мама попросила у фотографа копию, чтоб позже поставить в рамку.

– Если что-то пойдет не так и я не выйду на нужной станции, я напишу тебе с запасного номера. Это может быть все, что угодно: и слово, и цифра, и знак препинания. А тут, – Кирилл тычет пальцем, – московский адрес Тугана. Ты, наверное, его не помнишь.

Илья нерадостно мычит, что помнит.

– Он мне обязан, так что, в случае чего, я буду у него.

Илья уверенно встает с пола. Сложенную в два раза фотографию он прячет в карман, даже на нее не взглянув. Возникает отвратительная сентиментальная мысль, что, если все накроется, Илья хотя бы не забудет его лицо.

– Я поговорю с матерью сегодня. Думаю, это будет завтрашняя электричка на восемь.

Илья отвечает: «Ясно» – и отворачивается к окну, чтобы уйти.

В этот момент Кирилла накрывает какой-то беспричинной тоской, появляется предчувствие чего-то необратимого, и он, поддавшись им, тянет Илью на себя. Они целуются, как говорится, «на прощание». Целуются, как говорится, «отчаянно» и «нежно». Но так говорится и так делается людьми в большинстве нормальными. И они играют в нормальных долгих пять секунд, но потом Кириллу надоедает мысль о том, что целоваться без взаимного презрения хотелось бы всегда; потом Илье надоедает глупая медлительность. Он хватает Кирилла за волосы и поворачивает его голову как удобно самому. В рот проникает язык, прохладный, крупный, как слизень.

«Никогда у нас не будет как у людей нормальных. Ни ему, ни мне это не нужно».

– Это все, – шепчет Кирилл, отстранившись.