— Ты сбрила волосы под мышками?

— Говорят, в Америке так принято. — Она приподняла подол рубашки. — Здесь я тоже все сбрила на всякий случай — вдруг кто захочет посмотреть.

А что это ты краснеешь, дорогая? — спросила она, перехватив взгляд Купер.

— Тебе всегда удается меня смутить.

— Правда? Видишь ли, я не стесняюсь своего тела. Мне оно нравится. Мне совершенно нечего стыдиться. — Ее длинные пальцы застыли между бедрами. — А ты, я думаю, боишься своих желаний. Но у тебя такое же тело, как и у меня. Мы могли бы прижаться друг к другу, целоваться, подарить друг другу блаженство. У меня становилось мокро между ног от одного взгляда на тебя. Такое было только с тобой. Но ты сбежала, трусливо, как заяц. Почему?

— Есть определенная черта, которую я не могу переступить. Не упрекай меня.

— Ты считаешь меня отвратительной?

— Нет. Совсем наоборот. Я сбежала потому, что считаю тебя слишком привлекательной.

— Полагаю, это был комплимент. — Сюзи опустошила бокал и снова потянулась за бутылкой. — Знаешь, в Сен-Мало я пела в церковном хоре девочек, — сказала она, разливая вермут. — Я была крошечной пигалицей с мышиными хвостиками и плоской грудью. Можешь себе такое представить?

— С трудом, — улыбнулась Купер.

— Но такой я и была. Никто меня не замечал, хотя сама я всегда считала, что голос у меня хороший. И вдруг в один прекрасный день священник прервал пение и спросил: «А что это за мальчик поет в хоре с девочками?» Оказалось, что это относилось ко мне. La fille qui сhantе сотте un garcon[66]. Все повернулись и уставились на меня. А я пришла в восторг. Я испытала невероятную смесь возбуждения и стыда. С той минуты я обрела свою силу. Меня назвали la garconne[67], и я стала этим созданием. Русалочкой — ни мальчиком, ни девочкой. Десять лет я провела с Ивонн. Потом были другие: и мужчины, и женщины. Я тратила свою жизнь, претворяя в реальность фантазии и желания разных людей. И я ни о чем не жалею. У меня была хорошая жизнь. Я просто хотела сделать других счастливыми. А ты, наверное, думаешь, я такая же шлюха, как Лили Марлен?

Купер изучающе посмотрела ей в лицо. Под силой и красотой в нем таились холод, боль, в которой она никому не могла признаться.

— Нет, я так не считаю. И ты сделала меня счастливой.

— А могла бы сделать еще счастливее.

— Не думаю. Но я понимаю, что могла бы сделать счастливее тебя. Ты была так добра, так щедра ко мне. Я ничем не заслужила подобного отношения.

— Ты заслуживаешь лучшего. — Сюзи наклонилась и поцеловала Купер в губы.

Купер закрыла глаза и почувствовала острый приступ сострадания к этой девочке, которая пела как мальчик. К этой женщине, которая хотела ее как мужчина. Она обвила руками ее шею и крепко прижалась к ней.

— Прости. Прости, что я так тебя обидела.

— Но почему ты не можешь просто любить меня, даже сейчас? — допытывалась Сюзи, жарко целуя ее шею.

— Я люблю тебя, — прошептала Купер. Она вдруг почувствовала, что плачет. — Я буду страшно скучать по тебе, Сюзи. Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала; за все, что дала мне; за любовь, которую мне показала. — Она встала. Пора было уходить. — Я никогда не смогу тебя забыть.

* * *

Вид запряженного лошадьми экипажа у дома номер десять на улице Рояль не был так уж необычен для Парижа: в суровые годы оккупации экипажи вернулись из небытия призраками былой славы. Правда, теперь, благодаря армии Соединенных Штатов, прежних перебоев с бензином во Франции уже не наблюдалось, и подобный вид транспорта постепенно начал исчезать с парижских улиц: лошади возвращались обратно в полуразрушенные конюшни, из которых и появились.

Подумав, что в фиакре, наверное, приехал Диор, Купер, движимая любопытством, подошла поближе. Дверца приветливо распахнулась: внутри на красном кожаном сиденье, придерживая дверь, сидел Генри. Только теперь он отпустил бороду.

Она на мгновение забыла, как дышать, и ее сердце пропустило удар. А потом снова забилось с невероятной быстротой.

Она услышала собственный голос, будто со стороны:

— Тебе придется сбрить бороду.

— Я так и подумал, что ты поможешь мне от нее избавиться.

— И чем скорее, тем лучше.

— Тогда запрыгивай сюда.

Она вошла и тут же забралась к нему на колени, как маленькая девочка.

— Я уж думала, ты никогда не вернешься, — произнесла она сдавленным голосом.

— Временами я и сам так думал. — Он крепко стиснул ее в объятиях. — Моя секретарша звонила мне, чтобы передать, что ты меня искала. Я позволил себе надеяться. Прости меня. Мне пришлось оставаться вдали от тебя и хранить молчание. — Они просидели так долгое время, укачивая друг друга в объятиях. Наконец он отстранился и судорожно выдохнул. Сердце у нее по-прежнему так колотилось, что она утратила способность к связной речи.

— Ты выглядишь полным незнакомцем!

Он дотронулся до своей густой темной бороды:

— Мне пришлось изображать из себя пролетария, чтобы проникнуть в нужные места. Если бы они догадались, кто я на самом деле, я уже был бы мертв.

— Генри!

— Поужинаем в «Рице»?

— Я одета не для ресторана.

— Ты выглядишь великолепно — впрочем, как и всегда.

— Ладно, но только если я смогу отлучиться попудрить носик, когда мы туда приедем. — Фиакр дернулся и тронулся с места. Трясясь в благоухающей конским потом и кожаной упряжью кабине, она попыталась наконец выровнять дыхание.

— Ты надолго в Париж?

— Я вернулся насовсем.

Купер отвернулась к окну, чтобы он не видел, как она плачет.

— Обещаешь? — давясь слезами, спросила она.

— Да. Я вернулся к тебе — если ты, конечно, меня примешь.

Купер взяла протянутый ей носовой платок:

— Я дам тебе знать, когда приму решение. А почему карета и лошади?

Он улыбнулся:

— На свете осталось не так много городов, в которых можно увезти любовь всей своей жизни в карете. Я просто не смог устоять.

— Ты всегда был неисправимым романтиком.

— Думаю, ты права.

— Я сходила с ума от беспокойства, — лепетала она. — Ты что, улыбаешься? Я не могу разглядеть выражения твоего лица под всей этой порослью.

— Уверяю тебя, выражение лица у меня самое что ни на есть счастливое.

— Ты простишь меня за то, что я бросила тебя у алтаря?

— Если ты простишь мне, что я выгляжу как Синяя Борода.

— Договорились. Кстати, о бороде: я и вправду хочу, чтобы ты ее сбрил. Мы можем по пути заехать к тебе