– Неведение.

– Опоздание.

– Нетерпение.

– Обгон.

– Привычка.

И так далее, предсказуемые отговорки, пока один парень не сказал: «Я гнался за братом», и мы все покатились со смеху.

Потом настала моя очередь. Я мог бы что-нибудь придумать. Хорошо проходили «благородные» отмазки, даже если они состояли из нескольких слов: отвозил в больницу беременную жену или ребенка, проглотившего детальку от Лего…

Или сказать правду.

– Брам? – обратилась ко мне инструктор, прочитав мое имя на бейджике – дань церемонии. – Как вы считаете, что стало причиной для вас?

Я мог сказать правду одним словом. То же самое я могу сказать и сейчас, подводя итог тому, что меня сгубило:

– Боль.

Февраль 2017-го

Лондон

Это был очень долгий день, однако продюсер и ведущий «Жертвы» оказались отличными профессионалами, и Фия покидает студию с чувством выполненного долга, она сделала хорошее дело. А еще с ощущением освобождения, хотя уж кто-кто, а она знает, что свобода – всего лишь иллюзия.

Мерль ждет ее в кафе на Гревилль-стрит, нарочито хипстерском заведении с голыми лампочками и стульями, лишенными обивки. На кофейной пенке нарисованы сердечки, а к кофе подается соевый боб в шоколаде.

– У нас что, сегодня День святого Валентина? – удивляется Фия, размешивая сердечко ложкой.

– Уже прошел, – отвечает Мерль.

Как и Фия, она одета в черное. Они всегда так одеваются при встрече, будто оплакивают не человека, а статус. Привилегию, может быть, или контроль.

– Что подарил мне Эдриан? Ах да, забыла, – Мерль опускает взгляд на растущий живот, и Фия вдруг вспоминает бедную Люси Воэн: как она косилась на красную блузку гостьи, прикидывая, уместно ли поздравить.

Мерль оглядывается, проверяя, нет ли кого поблизости.

– Ну, как все прошло?

– Хорошо, – кивает Фия. – Только устала. Кажется, могу проспать неделю.

Мерль берет ее за руку. В последнее время они часто так делают – держатся за руки в порыве сестринской поддержки.

– Молодец! Да, тебе пришлось долго быть в напряжении, это выматывает. Не знаешь, когда выпуск выйдет в эфир?

– Продюсер сказал – в первую неделю марта, у них довольно быстрый оборот.

– Не задавали никаких неловких вопросов?

– Задавали, но я вцепилась в продажу дома. Сказала, что в полиции мне советовали не распространяться на другие темы.

– Чистая правда. Отлично! Смотри, что я нашла! – Мерль открывает на телефоне сайт, посвященный пропавшим людям.

С помощью большого и указательного пальцев она увеличивает масштаб лица, знакомого Фие не хуже ее собственного.

– Странно, что они не называют преступление, – отмечает Мерль.

– Наверное, таковы стандартные правила, – вздыхает Фия. – Впрочем, после выхода подкаста все и так узнают.

– А ты понимаешь, что и он может услышать?

– Да, продюсер говорил. Бывало, обвиняемый выходил из тени, чтобы все отрицать, – очень помогает в работе полиции.

– Ну, если Брам выйдет на связь, это будет его слово против твоего.

– А ведь так всегда и было, – вдруг понимает Фия. – Все годы совместной жизни – его слово против моего.

– В этом и заключается суть брака, – резюмирует Мерль, и на ее лице играет тень былой улыбки, живой, лукавой.

– Кстати, сегодня утром я разговаривала с полицией, – сообщает Фия. – Перед интервью. Они рассказали мне кое-что интересное.

– Правда?

– Они нашли телефон, который, по их мнению, может принадлежать Браму: в списке контактов есть номера агентства недвижимости «Челлонерз», а в браузере – история поисков, имеющих отношение к Сильвер-роуд. Разумеется, они проверят все остальные номера, но самое главное – на корпусе нашли следы маркера.

– Того маркера, что нам раздали на собрании, с жидкостью, которую видно в ультрафиолетовом свете? – прищуривается Мерль; на губах появляется улыбка. – Железная улика! Значит, это телефон Брама!

– Скорее всего. Гарри прошелся по дому и пометил все, что не приколочено. Наверное, телефон был у Брама в кармане или на тумбочке.

– А где они его нашли? На квартире?

– Нет, у какого-то мелкого карманника среди таких же ворованных. Утверждает, что нашел в урне на вокзале.

– Вау! – выдыхает Мерль. – Значит, его арестуют как только найдут. Где же он? Думаешь, все еще в Лондоне?

– Сомневаюсь. Одно ясно наверняка – он никогда не вернется в Элдер-Райз.

– Но ты же вернешься, правда? Как только найдут твои деньги.

– Если найдут. Да и потом, все счета, задействованные в расследовании, будут заморожены неизвестно насколько. К тому же еще расходы…

– Но после всего этого ты сможешь вернуться на Тринити-авеню?

И снова их руки соприкасаются.

– Не представляю, каким образом. Да и цены к тому времени взлетят еще больше. – Фия с грустью вспоминает, как они с Мерль, Элисон и другими женщинами с Тринити-авеню обсуждали цены и то, как дома́ их спасли, поймали в ловушку и поработили. – Теперь я не скоро смогу купить жилье, да и неважно. Сейчас моя главная забота – мальчики. Главная и единственная.

– Само собой. Слушай, а ты… – Мерль запинается – редкий случай неуверенности в себе. – Я должна спросить: ты упоминала обо мне? Надо ли мне к чему-то готовиться, когда выйдет подкаст? У нас на работе все его слушают.

– Нет, конечно. Так, обрывки разговора из Кента, ничего особенного.

Они оплачивают счет и идут на станцию. Так странно, что им теперь в разные стороны: Фия сядет на метро до Ватерлоо, а затем поездом в Кингстон.

Женщины обнимаются.

– Мы скоро приедем в гости, – обещает Фия. – Я рассказала Лео с Гарри про малыша, они так рады!

– Как мило! Поцелуй их от меня. Ты сегодня блестяще справилась, я тобой горжусь!

Мерль поднимается на платформу; ее движения, как и ум, проворны и элегантны. Фия рада, что Мерль ею гордится; она и сама гордится собой, хоть это и нескромно. Да, тяжело заново переживать события последних месяцев, однако это был (по словам Мерль) необходимый опережающий удар.