знаю, тебе милее императорская власть, чем папская. Но все гибеллины изгнаны из Флоренции. А ты вроде как дорожишь своей родиной.

— Да, дорожу, — ответил Алигьери, — поэтому поеду с вами в Рим. Но у меня есть одно условие: нужно вернуть Гвидо Кавальканти с тосканских болот как можно скорее. Он слишком изнежен для такого климата. К тому же в его изгнании больше нет никакого смысла.

— А при чем тут я? — пожал плечами Вьери. — Это вы проголосовали за его изгнание. Вы и возвращайте. Не надо валить все на меня.

Насколько легко коллеги Данте подписали документ, решивший судьбу первого поэта, настолько трудно оказалось дать делу обратный ход. Один из подписавшихся приоров упорно отказывался менять решение. Он опасался, что, вернувшись на родину, Гвидо снова начнет возмущать спокойствие, а флорентийцам бед хватало и так. Второй приор вроде бы согласился с несправедливостью изгнания Кавальканти, но не мог понять, будет ли возвращение изгнанника законным без Совета ста, а собрать советников в летнее время не представлялось возможным.

Алигьери дошел до самого градоправителя, но тот не занимался подобными вещами. Непонятно, кто вообще ими занимался.

Данте вспомнил свою учебу на факультете правоведения и решил составить несуществующий документ сам. Витиеватым юридическим слогом он написал что-то вроде распоряжения о возвращении мессира Кавальканти. Причину сего объяснять не стал, боясь навредить Гвидо. Потом дал сию грамоту на подпись остальным приорам. Они, зная, что мессир Алигьери ходил к подесте, не стали спорить.

Теперь оставалось ждать, пока посланники достигнут Сарцано и вернутся обратно с первым поэтом. Данте весь извелся, представляя себе в лицах встречу и тяжелый разговор. Он высчитывал дни — Гвидо давно должен был бы вернуться. Однако он не проезжал через городские ворота — приоры позаботились, чтобы стражники непременно сообщили о его прибытии. Неужели первый поэт пошел по стопам своего врага Корсо и бежал из ссылки? В таком случае он становился вне закона и никакое заступничество приора Алигьери его бы уже не могло спасти.

Однажды, выйдя к воротам, Данте встретил возвращающихся посланников, но Кавальканти среди них не увидел.

— Неужели все-таки он сбежал… — прошептал приор, не веря своим глазам, — какая глупая гордость!

Один из посланников протягивал кусок пергамента, свернутый в трубочку.

— Что это еще? — нахмурился Алигьери. — Письмо? А где он сам?

— Он покинул нас по дороге, — неловким, извиняющимся тоном объяснил посланник.

— Как покинул? Почему вы его не задержали?

— Простите, мессир Алигьери, — но мы никак не могли задержать его, — вмешался другой посланник, — когда мы приехали в Сарцано, то обнаружили мессира Кавальканти тяжело больным. От тамошнего нездорового климата у него случилась малярия. Несмотря на тяжкую хворь, он немедленно собрался, поскольку очень хотел еще раз увидеть милую Фьоренцу. Уже на берегах Арно ему стало совсем плохо, и… в общем, из-за жары его решили похоронить прямо там, у церкви.

Внезапно онемевшими пальцами Данте с трудом развернул пергамент и увидел строки стихов:

Больше не надеюсь, о баллата,

Возвратиться на луга Тосканы.

Легкие шаги твои желанны,

Поспеши к моей прекрасной даме…

— Он передал это мне?

— Мы не знаем точно, — сказал первый посланник, — но перед смертью мессир Кавальканти бредил и часто повторял ваше имя.

— А он не говорил о весне? — тихо спросил Алигьери.

Посланники удивились:

— Да, вы правы, мессир. Он действительно говорил «примавера».

* * *

Данте пошел молиться за упокой души первого поэта в церковь Сан-Джованни, в которую обычно заходил очень редко. Сейчас он выбрал это место специально. Боялся оказаться под знакомыми соборными сводами, которые помнили его беззаботным и радостным.

Шла середина недели, и храм был почти пуст. Только в боковом нефе какая-то дама стояла перед статуей Пресвятой Девы. Видимо, она пришла с детьми — их звонкие голоса доносились от входа.

Алигьери читал длинную литанию Господу Иисусу. Молитвенный ритм колыхал его душу, будто тихие волны Арно. Постепенно острая боль ушла, казалось, вот-вот исцелится и глухая тяжесть вины…

Пронзительный вопль вырвал его из полузабытья. Кричал ребенок. Данте сориентировался: звук доносился из баптистерия. Он бросился туда. В каменном помосте вдоль стен виднелись узкие углубления, игравшие роль купелей для младенцев. Один из детей провалился туда и, будучи уже довольно крупным, безнадежно застрял. Из углубления торчала лишь голова, вокруг которой плескалась крещальная вода подземного колодца. И эта голова медленно уходила вниз.

Собралась небольшая толпа — мать, братья, несколько церковных служителей. С улицы начали заглядывать зеваки. Все стояли, не зная, как помочь. Несчастный мальчик отчаянно дергался, только усугубляя свое положение.

— Может, похудеет и тогда сможет вылезти? — предположил один монах.

— Да нет, — возразил другой, — смотри, он проваливается все глубже. Наверное, скоро захлебнется.

— Он же испортит купель! — завопила какая-то кумушка. — Вода станет смрадной из-за его трупа. Как нам потом крестить здесь детей?! Почему ты не следила за своим ребенком? — напустилась она на несчастную мать, которая с расширившимися от ужаса глазами шептала молитву.

Данте подошел поближе, внимательно разглядывая камень, окружающий углубление.

— Смотрите, здесь совсем тонкие плиты, схваченные раствором, — сказал он церковному служителю, — нужен какой-нибудь инструмент: молот или хотя бы кирка.

— Что вы, мессир! — ужаснулся монах. — Как можно оскорбить святыню?

— То есть вы считаете: Богу приятнее смерть ребенка, чем разрушение какого-то сомнительного каменного идола? — поинтересовался Алигьери, чувствуя закипающее внутри бешенство.

— Иди отсюда, не кощунствуй в церкви, бесстыдник! — завизжала кумушка. — Хватайте его!

— Ты на кого гавкаешь, собака злобная?! Я приор Флоренции. — С этими словами Данте быстро вышел из храма. Оставшиеся удивленно загалдели. Мать застрявшего мальчика заплакала:

— Может, он позовет кого-нибудь… Такого большого человека, наверное, послушают.

— Как же! Жди! — огрызнулась кумушка. — Следить лучше нужно за своим приплодом.

В этот момент Алигьери показался снова с огромным молотом, который отыскал в пристройке на церковном дворе.

— Ну, разойдитесь все.

— Я не могу позволить вам… — бросился ему под ноги монах, — это церковное имущество, оно освящено!

— Отойди от меня, идолопоклонник! — Данте замахнулся молотом. — Учи з-заповеди! — Он ударил. На каменной плите появилась трещина. — Учи. Там сказано: не убий! — Он еще раз занес молот и ударил со всей силы. Обрамление купели разлетелось вдребезги. Приор сунул руки в расширившееся отверстие и вытащил мокрого дрожащего мальчика. Он отдал ребенка матери и, не оглядываясь, ушел.

Вечером того же дня Алигьери встретился с деи Черки для обсуждения предстоящей поездки в Рим. Вожак белых гвельфов сидел в своем кабинете и озабоченно рылся в многочисленных документах.

— Мне рассказали о твоем сегодняшнем бесчинстве в Сан-Джованни, — сказал Вьери вместо приветствия. — Как это тебя угораздило?

— Бесчинстве? —