Это был крик, не последний, но настоящий, полный отчаяния. И не менее смертоносный. Лича отбросило к ограждению, которое только чудом не снесло с площадки. Пусть немертвый несколько иначе представлял себе эту ночь, пусть не план, но его мечта становилась реальностью. Банши парила над восемьдесят седьмым этажом, в сотнях метрах над землей, а ее крик звучал все громче и сильнее. Еще громче. Еще сильнее.

И стекло огромных зданий бизнес-центра лопается, распадается на осколки, хрустальным дождем падая вниз. Тонны стекла, разлетающегося острыми брызгами. Этаж за этажом. Оставляя голый каркас, скелет, такой же мертвый, каким скоро станет все вокруг.

Взгляд банши выхватывает дрожащие в конвульсиях исполинские строения, так изменившие облик центра Москвы. Выдержат ли они, устоят или рухнут вслед за стеклом, усыпавшим все пространство на сотни метров вокруг? Небоскребы, высотки, дома пониже, обычные многоэтажки. Внимание фокусируется на одной из них, настолько знакомой, что даже небьющееся сердце дрогнуло. Детская больница, в которой она провела столько часов, столько операций. Перед глазами, как кадры из прошлой и невероятно далекой жизни, мелькают картины операционного стола, детей, ее маленьких пациентов. Как близко ее больница, сколько до нее по прямой? Километр? Два? Ее больница. Ее дети. Пусть не по крови, но по духу, по частичке себя, которую она вдохнула в каждого. Может ли она, даже будучи банши, все забыть, перечеркнуть и уничтожить? Нет. Потому что у нее есть воля. И крик медленно затихает. А банши опускается напротив лича на бетонный пол. Два немертвых, которым не место в мире живых. Одному — точно.

И звучит новый крик — его не слышат живые, он только для мертвых. Песня, которая, как ключ в замочной скважине, открывает дверь в мир смерти. Он, будто зеркало, отражает наш мир. Точно такой же, только неживой.

А за ним следует крик настоящий, подобный мощнейшему взрыву, что нельзя преодолеть и побороть. И слова лича тонут в этом крике со всеми его попытками что-то объяснить, изменить, уговорить. У банши больше нет хозяина и никогда не будет, она точно знает, что ни за что не даст никому клятву. Никому не подчинится, скорее умрет окончательно и безвозвратно. Лич сопротивлялся до последнего, но ни один его удар так и не достиг цели. Крик банши — не только оружие, но и самая мощная и универсальная защита. И все попытки Володарского преодолеть ее возвращались к нему обратно.

Банши снова парит над крышей, последний удар, последний звук, последние ноты песни смерти, и лич падает в разрыв, как в воду. Огромная зеркальная гладь перехода пошла рябью, вобрав в себя нового жителя и его силу. Самое место. Не ад, просто ничто, вечное забвенье и оглушительная тишина.

— До встречи… — Ветер уносит шепот банши. Когда-нибудь она тоже окажется там, в мире смерти. И их бой будет закончен.

Женщина медленно опускается вниз, туда, где лежит бездыханное тело инквизитора. Она встает рядом на колени и осторожно проводит пальцами по его волосам, лбу, скулам. В нем больше нет той силы, жгущей и ласкающей одновременно. Его нет. Но так не должно быть.

Тихий зов, слышимый лишь мертвыми, призыв и просьба, на которую должна откликнуться душа, только-только покинувшая родной мир. И на зов начинают слетаться духи, будто мотыльки на пламя, кружа над крышей небоскреба. На этот раз никто не спешит занять пустое тело: аура инквизитора, еще не исчезнувшая, отпугивает возможных захватчиков. Его душу невозможно перепутать или не узнать. Она сияет так ярко, что банши больно смотреть. И женщина протягивает руку, прокладывая для нее путь. Наблюдая, как переливающийся всеми цветами радуги силуэт приближается, а потом медленно втягивается в тело, наполняя его своим уникальным, ни с чем не сравнимым светом. И человеческое сердце под холодной ладонью дочери смерти дрогнуло раз, потом еще. А потом появился пульс, настоящий, ровный и сильный. Все закончилось. Почти закончилось.

Банши встает. Она умеет учиться и делать выводы.

— Простите, но вам придется вернуться, — шепчет она. И зеркальная гладь затягивает своих невесомых обитателей обратно.

А вот теперь действительно все. Пора возвращаться самой.

И с первым же вздохом, с первым ударом сердца Катя поняла, как же на крыше холодно! Обхватив себя ледяными руками, ведьма поежилась — хоть костер разводи!

Прикосновение теплой ладони показалось особенно приятным.

— Привет. — Максим не знал, что еще сказать. — Ты вернулась?

— Это ты вернулся. — Катя не могла сдержать улыбки, а потом обняла мужчину, такого теплого и такого родного.

— Хорошо, когда есть собственная банши, — крепко обнимая свою ведьму в ответ, рассмеялся инквизитор.

— Между прочим, уже не собственная. — Катя приподняла голову, чтобы посмотреть Максиму в глаза. — Ты ведь умер, и моя клятва перестала действовать. Так что теперь я снова свободная женщина.

— Я подумаю, как это исправить. — Максим провел рукой по ее щеке. А ведь он чуть не опоздал… Но об этом не хочется думать. — Скажи, а почему лич был один? Где же злая колдунья?

— Злой колдуньи больше нет. Я ее убила. — Катю передернуло от воспоминаний. Но жалости в себе она так и не нашла. Подумать только, убила человека — и никаких эмоций. — Жаль, конечно, что не получилось передать ее в руки инквизиции. Ты не поверишь, кем она была! Искомой ведьмой оказалась секретарь твоего отца! Как там ее… Завальская!

— Поверю. Она мне никогда не нравилась.

— Так просто? — удивилась Екатерина. Ей казалось, что ее слова должны вызвать как минимум недоумение.

— Если ты сказала, значит, это правда.

Максим собрался с духом и сел. Тело ломило ужасно. Нехило так его приложило…

— Что будем делать теперь? — спросила ведьма.

Странно, но дальнейшую жизнь после завершения расследования она совершенно не представляла. Столько перемен произошло, к которым она оказалась совершенно не готова. А сколько еще произойдет. Женщина взглянула на разминающего плечи и спину Максима. Теперь она ему даже не фамильяр.

— Я думаю, стоит известить инквизицию, что все закончилось благополучно, и поехать домой отсыпаться.

— И все? — У Кати в голове не укладывалось, что можно после такого поехать домой спать.

— Все. — Максим встал и потянул за собой женщину. — Не усложняй ничего и постарайся поменьше думать.

А потом, не давая ничего сказать или задуматься, притянул к себе и поцеловал. И это был самый головокружительный поцелуй из возможных. На крыше восемьдесят седьмого этажа, где бушевал ветер, а внизу, словно иней, блестели бесчисленные осколки стекла.

Наверное, единственное уцелевшее окно во всем комплексе находилось под куполом восточной башни «Федерация», где все это время двое людей наблюдали за происходящим. Главный инквизитор закрыл глаза и уперся лбом в стекло. Руки дрожали, а давление, наверное, подскочило под двести. И он еще думал, что прорыв демона — это страшно! И даже парящая над Москвой банши это не страшно. Страшно, когда умирает твой сын.