Что сказать? Насколько далеко я могу зайти?

— Не могли у вас украсть что-то еще? Что угодно, но с семейным гербом? — Спрашивать напрямик о печатке я не хочу.

— Почему вы спрашиваете об этом? Есть что-то еще?

— У меня есть письмо, предположительно от вас. — Я уклоняюсь от прямого ответа. — Оно отпечатано на машинке.

— Да, я до сих пор пользуюсь машинкой, — с некоторым недоумением подтверждает миссис Донахью. — Но обычно пишу письма от руки.

— Позвольте поинтересоваться, чем?

— Чем? Ручкой, конечно. Перьевой авторучкой.

— А какой у вас шрифт на машинке? Извините, вы, может быть, не знаете тип гарнитуры. Это не каждый знает.

— У меня портативная «оливетти». Шрифт — курсив. Как рукописный.

— С ручным приводом, должно быть, старая. — Я смотрю на письмо, на знаки, оставленные на бумаге металлическими литерами, бившими по чернильной ленте.

— Машинка принадлежала моей матери.

— Вы знаете, где она сейчас?

— Обычно стоит в шкафу в библиотеке. Сейчас схожу туда.

Я слышу, как миссис Донахью, судя по звуку, кладет трубку на какую-то твердую поверхность и идет по дому. Открываются двери или, может быть, дверцы шкафа, а еще через секунду она возвращается и, слегка запыхавшись, говорит:

— Да, ее нет. Машинка пропала.

— А вы помните, когда видели ее в последний раз?

— Не знаю. Несколько недель назад. Может быть, перед Рождеством. Не знаю.

— Ее не могли поставить в другое место? Или у вас ее кто-то позаимствовал?

— Нет. Это ужасно. Кто-то взял мою машинку и, возможно, почтовую бумагу. И тот же человек написал вам письмо от моего имени. Я определенно не писала.

Первым приходит на ум ее сын, Джонни. Но он в госпитале Маклина. И он не мог взять машинку, ручку, бумагу, а потом еще и нанять шофера с «бентли», чтобы доставить письмо мне. Мог ли Джонни узнать, что я прилетаю на вертолете с Люси? Спрашивать об этом его мать я не собираюсь. Чем больше спрашиваешь, тем больше информации выдаешь.

— А что написано в письме? — слышу я настойчивый голос миссис Донахью. — Что этот человек написал вам от моего имени? И кто мог взять мою машинку? Наверное, нам следует позвонить в полицию? Но что я им скажу? Вы ведь и есть полиция.

— Я — судмедэксперт, — сухо поправляю я. Темп музыки ускоряется. Тоже Шопен, но этюд уже другой. — Не полиция.

— Но ведь такие же, как вы, доктора занимаются расследованиями и ведут себя так же, как и полицейские. И право оскорблять у них тоже есть. Я разговаривала с вашим заместителем, доктором Филдингом, о предъявленном моему сыну обвинении. Вы ведь тоже в курсе дела. Я звонила в ваш офис, задавала вопросы. Вам должно быть известно, как это несправедливо. Мне кажется, вы — женщина беспристрастная. Знаю, вас здесь не было, но должна сказать, я не понимаю, как можно этому потакать.

Я поворачиваюсь на кресле лицом к стеклянной стене. Мой кабинет, если положить его набок, имеет ту форму, что и само здание, — цилиндрическую, с закруглением в одном конце. Утреннее ясно-голубое небо, выдраенное, как говорит Люси. На мониторе какое-то движение — я вижу на парковочной площадке черный внедорожник.

— Мне сообщили, что вы звонили и разговаривали с моим заместителем. — Внутри все кипит и грозит вырваться наружу. Что несправедливо? Чему я потакала? Откуда ей известно, что меня не было в городе? — Понимаю вашу озабоченность, но…

— Я не невежа, — обрывает меня миссис Донахью. — Я разбираюсь в таких вещах, хотя и никогда не имела отношения к этим кошмарам. Но это не может служить оправданием его грубости. У меня есть права. Не понимаю, как вы могли потворствовать этому. А может быть, и не потворствовали. Может быть, вы действительно не знаете об этой мерзости, но ведь вы за все отвечаете, и теперь, раз уж вы позвонили, то объясните, как могло случиться, и насколько справедливо и законно, что человек, занимающий должность вашего заместителя, вовлечен в это дело и имеет такую власть.

Осторожно! В голове как будто вспыхивает и пульсирует красным цветом предупреждающий неоновый знак.

— Мне очень жаль, если он был груб с вами и не смог помочь. — Я еще раз напоминаю себе об осторожности. — Вы понимаете, что мы не имеем права обсуждать…

— Доктор Скарпетта. — Резкие ноты пианино — словно эхо ее жесткого тона. — Я бы никогда не стала писать вам письмо. С вашего позволения, выключу. Вы, наверное, не слышали Валентину Лисицу?[60]Боже мой! Если бы только можно было слушать и слушать! Если бы только все эти ужасы не гремели в голове, словно чугунные котлы! Моя бумага, моя пишущая машинка… мой сын! О боже, боже… — Музыка умолкает. — Я не была назойлива с доктором Филдингом, не расспрашивала его об убитом. Если он сказал вам другое, то это ложь. Гнусная ложь. Но впрочем, я не удивлена.

— Вы хотели поговорить со мной, — говорю я, потому что только это и знаю наверняка, помимо ее заявлений о невиновности Джонни. Миссис Донахью, очевидно, считает, что у меня уже состоялся разговор с Филдингом, и если я буду игнорировать ее заявления или преуменьшать их значимость, то тем самым спровоцирую собеседницу на большую откровенность.

— Я звонила вам в конце прошлой недели. Потому что вы — главная, и от доктора Филдинга я ничего не добилась. Вы, конечно, понимаете мою озабоченность, а такое положение вещей по меньшей мере неприемлемо, если не преступно. Я хотела пожаловаться, и мне жаль, что вы по возвращении застали такую ситуацию. Когда вы позвонили и я поняла, что это не розыгрыш, то подумала, что дело в жалобе, которую я подала. Пока о жалобе знает наш адвокат и юрисконсульт ЦСЭ. Возможно, я ее отзову, но это будет зависеть от наших с вами договоренностей.

Договоренностей? О чем? Не знаю, но и не спрашиваю. Оказывается, миссис Донахью была в курсе, что я возвращаюсь домой, и это вполне соотносится с тем, что в аэропорту Хэнсом-Филд меня встречал водитель.

— Что в письме? Вы можете прочитать его мне? Почему нет? — снова спрашивает миссис Донахью.

— Мог ли кто-то еще из членов вашей семьи написать мне на вашей бумаге и воспользоваться вашей машинкой?

— И поставить мою подпись?

На это мне нечего ответить.

— Полагаю, то, что у вас есть, подписано якобы моей рукой, иначе у вас не было бы иных оснований считать, что это письмо принадлежит мне. Мой муж, кстати, с прошлой пятницы в Японии, по делам, хотя время и не самое подходящее. В любом случае он не мог написать такое. И не стал бы.

— Письмо написано от вашего имени, — говорю я, умалчивая о том, что оно подписано именем Эрика, и что имя получателя написано авторучкой, заправленной черными чернилами.