— Степа, пожалуйста… не надо, ради бога не надо. Это нечестно так поступать… Это же ужасно просто, — Катя закрыла глаза. Он не держал ее, а она уже не вырывалась. Чувствовала себя гусеницей, которую вот-вот должны перекусить пополам его зубы.

Джип миновал кирпичный развалившийся забор. В свете фар мелькнул темный фасад бывшей базы отдыха. Степан выпрыгнул из машины. Бережно высадил Катю. Она не вырывалась из его объятий.

— Ночь сегодня сумасшедшая. — Он запрокинул голову. — Темная, безлунная… Как в медвежьей берлоге… Ты дрожишь вся. Тебе холодно? — Катя вздрогнула: эту же самую фразу, с этими же интонациями говорил ей его брат в ночь смерти их отца. «Его же хоронили сегодня, как же он может вот так сейчас…»

— Не от холода, от страха…

— Я тебя напугал? — Базаров легонько подтолкнул ее вперед.

— Кто… — Катя набрала в легкие побольше воздуха, она почему-то задыхалась. — Кто тебе… кто ты такой… чтобы мне тебя бояться…

Он смотрел на нее, снова слабо улыбаясь, словно в раздумье, словно она болтала бог весть какую чушь, а он снисходил…

— Когда люди что-то очень хотят, нужно это делать, — сказал он, — иди ко мне, ну! — Он рывком приподнял Катю, сомкнул руки замком, чтобы она плотно сидела на его бедрах.

Понес в темный гулкий пустой корпус. Посадил на пыльный подоконник, сбросил с себя куртку, расстегнул до конца «молнию» на джинсах. Потом притянул Катю к себе и… резким движением рванул на ней кофточку. Пластиковые пуговицы запрыгали по кафельному полу. Ей казалось, что они грохотали как камнепад, горная лавина, как…

— Нет! — закричала Катя, отталкивая его. — Нет! Никогда!

Ни за что, нет!

— Да! — Он наотмашь ударил ее по щеке. — Я сказал тебе — да! Да! Да!!

Он бросил ее на пол, перевернул, поставил на колени, рывком за волосы пригнул ее голову к самому полу. Катя услышала треск ткани — юбка разорвалась по шву.

И тут… она почувствовала, как какая-то сила оттащила от нее Базарова. Послышался глухой удар, яростное ругательство. Степан отлетел в угол, ударившись затылком о потрескавшуюся от сырости пластиковую панель, которыми были обиты стены корпуса. А Кате сверху кто-то протянул руку.

Она уцепилась за нее как утопающий в проруби. Ее легко подняли и…

Она увидела перед собой Дмитрия. Близнец был в начищенных до блеска ботинках, белейшей сорочке, рукава которой были закатаны, и даже при галстуке, который, правда, съехал набок, но все равно это было так картинно-нелепо, что… Катя подумала, что ее тошнит, а это оказался смех, истерический, идиотский…

— Тихо, Катя, тихо, ну успокойтесь же, — Дмитрий поддержал ее. — Все кончилось. Я здесь. Он… Степка больше тебя не тронет. Ни сейчас, ни потом — никогда. Он ненормальный. Он свихнулся… Ты свихнулся! — загремел он грозно. — Ты что вытворяешь?! Катя, идите… иди же, там у меня машина, мы сейчас тут сами должны с ним… Я с ним сам, со скотом таким, сейчас…

Она не различала смысла его слов — только гул. Судорожно запахнула кофточку на груди.

— Он сумасшедший, Катя, — повторил Дмитрий. — Он болен… Очень, очень болен. Не бойся, все закончилось, я вам не…

Яростный вопль прервал его речь. Степан орал так, как орут буйнопомешанные, когда на них напяливают смирительную рубашку. Он с размаху шарахнул кулаком по стене, потом еще раз, еще — пластиковая панель лопнула.

— Ты меня ударил! — выл он. И в этом реве было что-то дико-непристойное, жуткое, немужское. — Меня! Из-за этой суки… Меня, который сто раз готов за тебя сдохнуть! Меня, своего брата, которому сам сто раз клялся, что никто никогда между нами не встанет… Меня ударил… Из-за этой твари меня бить, Димка, это же… из-за этой…

Ругательства смешивались с истерическими всхлипами.

Взрыв бешеного отчаяния был так внезапен, так не вязался с прежним его поведением, тоном, что Катя не могла не поразиться до глубины души: этот странный перепад настроения… Минуту назад он едва не изнасиловал ее, а сейчас выл, извиваясь в конвульсиях на полу… Все это напоминало дурной театр, когда неумелый актер играет безумного, «рвет страсть в клочки»…

— Меня бить… На меня поднял руку из-за шлюхи, которую сам же хотел вот так разложи…

— Замолчи! — заорал Дмитрий. — Взгляни на себя, ты, идиот! Псих! Сумасшедший придурок! Ты нас всех погубишь!

И такого брата мне… Да какой ты мне брат, ненормальный, кретин?!

Катя поняла: произошло что-то страшное. Для обоих близнецов. Она ощутила это, как мошка ощущает атмосферное давление, что гнетет ее к земле. Степан затих, привстал, лицо его исказила судорога. Внезапно он сделал какое-то резкое движение, словно наткнувшись со всего размаху на что-то острое, вонзившееся в его тело, пытался вырвать это из себя и… впился зубами себе в запястье, прокусив руку до крови.

Дмитрий резко оттолкнул Катю, бегом ринулся к брату, рухнул на колени.

— Я… я не хотел, Степ… Прости меня… Сам не знаю, как это… Сорвалось, крикнул со зла, прости. Успокойся. Это приступ. Ничего… Мы все сегодня столько пережили, такое пережили… Папы больше нет с нами. Теперь только ты и я, слышь, Степ… Брат мой… Завтра на кладбище вместе съездим — посмотришь, как я там все сделал… Тихо, ну тихо же…

Дай руку. Отпусти. Поранился, я сейчас завяжу, — Дмитрий сорвал с шеи галстук, кое-как замотал им Степану запястье, из которого текла кровь. — Я люблю тебя, ты же знаешь, чтобы с нами ни случилось, я всегда буду с тобой… И никто, никто никогда между нами не встанет. Никто, слышишь?

— Пусть она уйдет, — Степан попытался подняться. — Пусть убирается отсюда эта стерва!

— Катя, идите! — И, видя, что она не трогается с места, Дмитрий надсадно, истерически крикнул:

— Да убирайся же ты отсюда! Сколько раз можно повторять!

Она ждала его в машине минут сорок. Хотела идти пешком — ноги не слушались. Да и куда было идти по ночной лесной дороге? Территория школы была безлюдной и темной. Видно, в эту ночь после налета на цыган никто из учеников, опасаясь возможных осложнений с милицией, возвращаться сюда не собирался. А может, приснилось это все?

Школа, ученики, костры над рекой, цыганский праздник, тот цыганский оборотень — дурачок, юродивый… Катя смотрела на свои руки — они дрожали. На правом запястье были сине-багровые отпечатки пальцев.

Дмитрий пришел один. Сел за руль, сгорбился, спрятав лицо в стиснутые кулаки.

— Ваш брат — настоящий маньяк, Дима, — глухо произнесла Катя.

— Он мой брат.

— Он сотворил с этой своей бандой сегодня такое… Цыгане его действительно теперь надолго запомнят. И он не фашист, я ошиблась. Он просто маньяк. Одержимый.

— Он мой брат. Катя, — повторил Дмитрий.

— Тут в окрестных лесах, на даче уже убили двоих. Здоровых молодых мужчин. Слухи и до вас уже дошли, говорили, помню. Им шею обоим сломали. А только сегодня ваш брат обещал то же самое сделать и Вадьке, когда тот вернется.