Парень и ухом не повел. Девчонка кивнула.

Кате показалось, что хваленый оборотень — просто местный дурачок. Такие юродивые есть почти в каждом городе, на каждой подмосковной станции. Их вся округа знает, кто жалеет, подкармливает, кто дразнит, обижает… Видно, и у цыган в их таборе то же самое. Обыкновенный душевнобольной: отсутствующий взгляд, выражение застылой тупости на лице, плохая координация движений. Цыган-параноик, наверное, или олигофрен. А она-то думала… что ж, с сумасшедшими надо разговаривать мягко и ни в чем им не противоречить.

Раз считает он себя вервольдом, то и пускай его.

— Про тебя говорят, что у тебя шерсть внутри, — сказала она доброжелательно и кротко — Это правда?

Георгий насмешливо фыркнул, а парень словно очнулся, вышел из своего оцепенения и медленно кивнул.

— И кто же ты — не человек? Зверь? А какой? Какой породы?

— С когтями, клыками. Был. Теперь — откуда мне знать? — Парень потянулся, почесал голову пятерней. — В лесу нораберлога… Была… Теперь нету.

Голос у него был скрипучим. Он медленно тянул гласные, но по-русски говорил правильно и почти без акцента.

— И что же ты в полнолуние в такого вот… в какое-нибудь чудовище превращался? И что делал? По ночам бродил? — спросила Катя.

Парень как-то странно тряхнул головой и откинул ладонью свои космы. Катя с внезапным содроганием увидела, что все щеки, шея, подбородок покрыты оспинами, зажившими шрамами от фурункулов и ссадин. Полузажившие ссадины были и на руках, и на икрах, ветхие спортивные штаны парня были закатаны до колен. Внезапно он начал раскачиваться из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Потом замер, вытянувшись в струну. Кате показалось — вот сейчас на Луну завоет! Но парень тут же сник, обмяк.

— Уходите, — выдавил он, словно его горло сводила судорога. — Это нельзя… Я уже забыл это. Мне велели забыть, беса из меня выгнали — одного, второго… Помогай бог. Про шерсть иди у других спрашивай.

— У кого других? — Катя заглянула ему в лицо. — У других оборотней, что ли, таких, как ты? И много вас?

— Можешь и не искать. Сами, сами найдем, — парень тихо затрясся от смеха. И от его безумного взгляда, которым он царапнул по лицу Кати, она невольно попятилась. — Сами учуем, по следу пойдем. Не последний я кодлак. Есть еще, я знаю, чувствую. Близко. Лес кругом. В лесу его место, в чаще… не здесь, но близко. Я чую, чую…

— Идем, а то он мне что-то не нравится. Нехорошо глядит. — Горбун потянул Катю за рукав. — Ну ты. Рака, заглохни! Не то воды не принесу!

Эта угроза подействовала на удивление быстро. Безумный всхлипнул жалостливо, снова ударил себя в грудь, что-то залопотал по-своему. Девчонка опрометью бросилась к соседнему костру и вернулась с китайским термосом. Парень пил жадными глотками речную сырую воду, как подозревала Катя. Его, наверное, мучила сильная жажда, а то и лихорадка.

— Его бы в больницу надо, — шепнула. — Он действительно ненорма…

Она не договорила. Ее поразил взгляд безумного, устремленный в темные заросли кустарника: дикий, полный страха и тревоги И в тот же самый миг пьяный смех, шум, музыку, доносившиеся из поселка, перекрыл истошный женский визг. Так кричат или смертельно напуганные или смертельно раненные. Душераздирающий вопль вспорол летнюю ночь, все нарастая, ввинчиваясь в барабанные перепонки. Мимо пробежала цыганка с окровавленным лицом, за ее юбку цеплялась девочка лет двух. Потом послышался визг тормозов останавливающейся на полной скорости машины, Катю ослепил свет фар, вырвавшихся из мрака, и…

— Сами найдут! — дико закричал безумный, пятясь в кусты по-звериному на четвереньках, тыча пальцем в слепящие огни. — Я говорил! Вот они и пришли за нами! За тобой, девка! За всеми!

Когда обрывается музыка, с грохотом опрокидывается праздничный стол и посуда летит на землю, разбиваясь вдребезги, когда ночь освещают багровые сполохи пожара, когда плачут женщины, визжат дети, как поступить, что делать человеку — спасать свою жизнь бегством? Защищаться? Или пытаться осмыслить, что все же произошло — орда ли налетела, печенеги-половцы из закаспийских степей, тевтонские варвары, дикари северных лесов, марсиане?

Праздник окончился так внезапно, дико и страшно, что…

Катя в первые секунды не поняла ничего — кто эти люди в камуфляже, выскакивающие из кустов, эти оскаленные собачьи морды, к чему весь этот остервенелый гвалт, лай, звуки ударов, крики и мольбы о помощи, треск рвущейся ткани, грохот железа, визг тормозов, слепящие глаза огни фар?! На ее глазах сына Лейлы сбили с ног двое выскочивших из кустов парней и молча, страшно, но очень деловито и споро начали избивать ногами. Точно играли в футбол на лужайке у реки…

Один из нападавших догнал девочку с хворостиной, схватил за волосы, наотмашь хлестнул по лицу, бросил на землю как сломанную куклу. Из поселка неслись истошный визг цыганок, детский плач. Запахло паленым. В небо поднялись клубы дыма. ОРДА НАЛЕТЕЛА…

Катя лукавила перед самой собой, что НЕ ПОНЯЛА. Нет, не сразу, не в первую секунду, но потом она узнала их. И эмблем никаких не надо было разглядывать на камуфляже и собак-бультерьеров — да, тех самых…

Групповые драки воочию ей видеть не доводилось. Однажды, правда, в Химках, делая репортаж о дежурных сутках местного отдела, она едва не стала свидетелем разборки, когда на тренировочную базу «Динамо» делала наезд солнечногорская группировка Но мрачных солнечногорских качков с цепями и железными прутами на спорт-базу не допустили. ОМОН блокировал машины на дороге, положил вниз лицом всех разборщиков. Солнечногорскую кодлу тогда задержали, возбудили уголовное дело, разбирались долго и детально.

Тут все было иначе. Даже не наезд, не разборка, а побоище, разгром, первобытная битва. И бесчинствовали здесь те самые молодцы, которых всего неделю назад Катя встречала на территории школы в Отрадном. Там представлявшиеся тихими, сосредоточенными, незаметными и старательными, самыми обычными молодыми парнями, тут они напомнила и орду, и боевиков, и диких животных одновременно.

— Прекратите Немедленно отпустите его! Не бейте! Это хулиганство! Я милицию сейчас… — Катя вышла из своего ступора и завизжала истошно. Но этот протест против насилия скорее походил на комариный писк, а не на угрозу. И что им были ее угрозы? Разве таких воплем «Милиция!» напугаешь?

Нападавшие двигались стремительно, не тратя лишних движений, словно каждый из них отлично знал, что ему надо делать. Бросили сына Лейлы — он хрипло что-то кричал, плевался кровью. Один из камуфляжников нагнулся, вытащил из костра горящую головню и швырнул туда, где на траве валялись цыганские перины. Потом кивок, едва заметный жест — и вот они уже скрылись во мраке, рванув в сторону поселка.

Тени из тьмы. Орда.

Катя ринулась к Георгию. Горбун стонал, что-то пытался сказать, скулил, как побитая собака. Очки его валялись на траве — их раздавили каблуком, он шарил рукой, пытаясь их найти. Видимо, ему сломали челюсть, а возможно, и ребра.