Семья Лейлы, по всей видимости, принадлежала к цыганской элите. Горбун Георгий рассказал, что две родных сестры Лейлы играли в театре «Ромэн». Сам Георгий окончил восемь классов и тоже хотел петь.

— И что же ты? — поинтересовалась Катя.

— Голос пропал, — ответил он, поправляя очки. — А потом у меня… Сама же видишь, какой я.

Он усмехнулся печально и тут же шлепнул по руке сына: мальчишка украдкой лез в «бардачок» за сигаретами.

— И чем же ты сейчас занимаешься? — осторожно полюбопытствовала Катя.

— Так, всем помаленьку, — уклончиво ответил горбун. — А ты?

Катя тоже уклончиво представилась журналистом. Далее она узнала, что Цыганское счастье — что-то вроде нашей Красной горки, когда родственники-цыгане ездят в гости друг к другу, порой справляют свадьбы, порой организуют сговор, что-то типа помолвки для будущих жениха и невесты.

В цыганский поселок съезжаются цыганские кланы не только со всего Подмосковья, но и из Владимира, Рязани, Тулы, Молдавии и Украины. У Лейлы, оказывается, была обширная родня А ее брат — «дядя Симеон», как называл его горбун, — был чем-то вроде цыганского барона или еще кем-то в этом роде.

«Будь наш, привыкни к нашей доле, бродячей бедности и воле. А завтра с раннею зарей в одной телеге мы поедем…» — вспомнила она Пушкина. Ей уже чудилось, что из этого путешествия к цыганам выйдет первоклассный репортаж! Одно только смущало: бдительный внутренний страж, второе «я».

Вот обмолвился Георгий о родственниках своей матери из Рязани, Владимира, и этот внутренний постовой тут же подсказал Кате, опий, маковая соломка — ведь оттуда, из этих самых мест, транзитом из Средней Азии подпольно завозились в Подмосковье эти наркотики. Молдавия ассоциировалась у нее с толом, пластитом и самодельной взрывчаткой, Тула — с небезопасной продукцией оружейных тульских заводов Катя не понаслышке знала, что ее коллеги интересуются цыганами Подмосковья исключительно по этим направлениям: торговля оружием, опием, кокаином… Вот бы о чем этого юного очкарика поспрашивать! Если он, конечно, окажется дурачком и станет отвечать журналисту на такие провокационные вопросы. Но она только вздохнула: бог с ней, с этой криминальной тематикой. Едешь к людям в гости, на праздник. Да еще оборотня собираешься смотреть. Так и трудись в этом направлении, не отвлекайся. На ее вопрос насчет перевертышей горбун только рукой махнул:

— А, чокнутый он.

— Сам-ма-шет-ший, — по слогам старательно выговорил мальчишка. — Я его раз обзывал, так он мне чуть глаз не выбил. Орал, что сердце вырвет. Потом бабка его заговорила, отошел. Сейчас тихий, только слюни пускает.

Мистико-романтическое Катино настроение как-то разом померкло. Вот тебе на — слюни, не слишком романтично.

В цыганском поселке жизнь била ключом. Столько цыган сразу Кате видеть еще не приходилось. Особенно ее поразили мужчины — самого разного возраста, от безусых подростков, до седых стариков, разодетые в яркие турецкие рубашки, некоторые щеголяли даже в гипюровых кружевных самых легкомысленных расцветок от розового до апельсинового. Ворота всех домов были настежь распахнуты. Улица забита машинами. Среди взрослых с гиканьем, свистом и хохотом носились ватаги цыганят. Совсем крохотные карапузы ездили на мини-карах. Катю уже не удивляло наличие у детей таких дорогих игрушек. Цыгане, хоть и рядятся порой в лохмотья и клянчат милостыню, люди далеко не бедные. Насчет милостыни и «мы люди неместные» она все же не удержалась, спросила Георгия.

— А, это купленные работают, — ответил он равнодушно.

— Как это купленные?

— Ну, если семья большая, кого-то из детей могут продать в работу, в артель. Артель покупает подаяние просить. Вот они и шуруют в поездах.

— Но это же как работорговля, Георгий! — заметила Катя.

— А так с голода помрут. У иной матери десять-тринадцать детей. Куда их девать? — Он повел Катю в дом показать матери, доставил, дескать.

В доме было натуральное столпотворение. Кстати, среди снующих туда-сюда цыган Катя увидела нескольких девиц и мальчишек совершенно славянского типа — русых, белолицых. Георгий пояснил, что это гулевые: дети, «нагуленные» матерями-цыганками от русских, украинских и других самых разных отцов. «Тоже наши цыгане, только белые», — пояснил он.

В доме пахло жареным мясом, перцем, луком, мятой и еще какими-то терпкими пряностями. Катя широко раскрытыми глазами смотрела на эту праздничную суету. И порой ловила на себе любопытные оценивающие взгляды: все в доме Лейлы видели, что ее привез горбун, и наверняка строили самые разные догадки.

Этот вечер запомнился ей надолго: огромный стол, накрытый во дворе, груды жареного мяса, кур, сосисок на фаянсовых блюдах, музыка, вырывавшаяся из выставленных из окон динамиков, говор на непонятном языке, смех… На празднике, как объяснил сидевший с ней рядом Георгий, сговорили несколько пар. Женихи клали прямо на стол перед родителями невест пачки денег — выкуп, подобный восточному калыму.

За все застолье Кате один раз только и удалось переговорить с Лейлой. Потная, раскрасневшаяся, она обмахивалась концами красивой кружевной шали, опрокидывала стопку за стопкой, потчевала гостей, распоряжалась на кухне.

— Уморилась, милая, — только и сказала она. — Никак дух не переведу. Угощайся, водочки со мной выпьешь? Не грех сегодня, — она налила Кате полную рюмку. — Ну, чтоб все хвори нас враз покинули! Черт, черт, черт, чтоб не сглазить!

Катя впервые в жизни залпом выпила целую рюмку водки.

Раз пришла в гости — отказываться неприлично. Закашлялась, засмеялась. И ей тут же стало море по колено.

— Где оборотень? — спросила она у Георгия.

— Позже пойдем. Ешь пока, закусывай. Яхнию с перцем любишь? А жареный лук?

Уже стемнело, когда он повел ее к Клязьме. Поселок полого спускался прямо к ее поросшим ивняком и осинами берегам. Там тоже шла стройка, размечались участки. Тут в прибрежных кустах на природе табором расположились те цыгане, которых в силу каких-то причин не позвали в дома. Горело несколько костров. Вот тут-то Катя и узрела традиционные полосатые перины, пропахшие детской мочой. В траве валялись пустые бутылки, а также пьяные «мужеска и женска» пола.

Под березой у потухающего костра на корточках сидел худой костистый парень. Длинные черные спутанные волосы падали ему на плечи. Скорчившись, обхватив острые колени, он смотрел на огонь, часто облизывая сухие растрескавшиеся губы. Когда он вскинул голову, услышав их шаги. Катя увидела, как на его тощей грязной шее заходил кадык. Тут же у костра сидела девчонка лет двенадцати в мохеровой кофте с чужого плеча. На коленях ее покоилась длинная хворостина.

Внезапно из кустов с визгом выскочила орава мальчишек.

Они заплясали вокруг парня, крича что-то резкими гортанными голосами. Девчонка поднялась и больно хлестнула хворостиной одного по плечу, другого по ногам.

— Чтоб не дразнили его, — объяснил горбун, прикрикнул на детей и, когда те умчались к реке, приблизился к парню. — Он разговаривает, когда хочет, все понимает. Только плачет иногда. Есть тебе давали, Рака?