– Я не хочу ничего знать! – запротестовала Глафира, делая шаг вперед и бросая обеспокоенный взгляд в окно. Она чувствовала Марка, как хищного зверя. Он где-то рядом.

– Нет, ты должна знать. – Даня вдруг проявил упрямство. – Я просто выполнял приказ. Я соблазнял девушек, дочерей больших боссов, у меня это легко получалось. А те передавали мне информацию, которую слышали от папуль. Я играл на бирже, выигрывал, а папы оказывались у меня… у нас на крючке, ведь они слили информацию и теперь их можно было шантажировать. Ты же понимаешь, что я все это проворачивал не в одиночку, за мной стоят люди.

– Замолчи! – не выдержав, крикнула Глафира. – Замолчи, он где-то здесь.

Даня осекся, затем, развернувшись, вернулся к креслу, подхватил Жоржика, с удивлением смотрящего на хозяина, и направился к двери:

– Пойдем, на поляне сюрприз. Дождись детей, и приходите.

Выйдя из дома, Даня широко распахнул дверь и пританцовывающим шагом направился к выходу со двора, перекидываясь шутками и прибаутками с местными жителями. За месяц он успел со всеми перезнакомиться и стать всеобщим любимцем. Марка он не заметил. Не заметила его и Глафира. Марк умел быть невидимым, если ему это было нужно.

Отправив несколько сообщений, Марк приготовился ждать.

Автобус опеки приехал ровно в три часа дня. Дети вывалились из него и с разбега бросились к Глафире, наперебой выкрикивая «мама».

Та не смогла сдержать слез, упав на колени под натиском детей, успевших стать частью нее самой. Она прижимала к себе всех одновременно и каждого по очереди целовала в глаза, щеки, волосы, по ходу отмечая, что те выглядят бледными, немного растерянными, но в целом очень счастливыми.

– Мама, я за всеми присматривал, – горячо зашептал ей на ухо Митя, и Глафира крепко прижала мальчика к груди.

– Ты у меня молодец, я знала, что могу на тебя рассчитывать, – жарко прошептала она ему в ответ.

– Мама, он дал мне по попе! – немедленно нажаловалась Маша, отталкивая брата от Глафира и пытаясь прорваться в ее объятия.

– Потому что ты не слушалась, – вступилась за Митю Катя и обняла брата за плечи. А маленький Антон вдруг расплакался так горько, что Глафире пришлось подхватить его на руки.

Когда первые волнения улеглись, Глафира позвала плачущих от радости гостей к усадьбе.

Даня расстарался на славу. Пригласил выездной кейтеринг, и прямо на дорожке накрыли столы. Официанты в темных фраках разносили шампанское, а сам Даня лишь раздавал указания.

Анна Ивановна и Генрих Карлович сидели за одним из столов, медленно потягивая шампанское и гадая, что же задумал «ребенок». Генрих держал Анну за руку, а та смотрела на него счастливыми глазами.

Неожиданно в саду раздалась музыка, перекрывая шум толпы и заставляя всех присутствующих замолчать в радостном ожидании. Музыка становилась все громче, а на светлых стенах усадьбы появились проекции – музыкальный спектакль. Нарисованные слоны, обезьяны, циркачи двигались в такт музыке, словно талантливый художник решил сделать из представления цирка «Дю Солей» мультфильм и вывести его на огромный экран.

Очарованы были не только детишки, но и взрослые. Бессмертные Фредди Меркьюри и «Битлз» сменялись современными Рианной и Бейонсе, ноги сами пускались в пляс. После каждого номера все присутствующие бурно аплодировали. Глафира бросала восхищенные взгляды на Даню, и тот довольно улыбался ей в ответ. Оба совсем упустили из вида Марка и сделали фатальную ошибку.

Никто не заметил, как поляну окружили люди в черном. Операция была молниеносной. Даню скрутили и уложили на землю. В наступившей суматохе и панике невидимый оператор остановил происходящее на экране – на светлом фоне замер огромный медведь на одном колесе. Музыка продолжала играть.

Наверное, поэтому Анна не сразу обратила внимание на то, что Генрих пытается ей сказать. А потом было уже слишком поздно. Он с трудом встал, чтобы броситься к сыну, лежащему на газонной траве в окружении группы захвата, и Марку, стоявшему над ним.

Генрих схватился за стол и рухнул на траву. Анна закричала что было мочи, музыку наконец-то остановили. Глафира бросилась к Марку и вцепилась ему в руку, но тот ее проигнорировал, словно надоедливую собачонку, просто стряхнув с руки.

– Папа! – не переставая, кричал Даня, в тщетной попытке разглядеть неподвижную фигуру отца, вокруг которого стали собираться люди, пытавшиеся оказать первую помощь и вызвать «Скорую».

– Заткнись! – Марк больно ткнул его в спину. – Ты уже достаточно пообщался с папой!

– Отпусти его! – Глафира снова кинулась к Марку. – Как ты мог? Ты же обещал!

– Я ничего не обещал тебе, Глафира. – Марк по слогам произнес ее имя.

– Глафира? – не понял Даня.

– Пусть попрощается с отцом! – Глафира чувствовала, что еще немного – и она разрыдается.

– Не мешай мне делать мою работу, – медленно и очень зло приказал Марк, игнорируя ее взгляд.

Он поднял Даню с землю и под взглядами обалдевших присутствующих повел его к небольшому автобусу.

– Обыскать дом, – кивнул Марк группе захватал. – Забирайте все документы, носители, вещи и так далее.

– Глафира! – крикнул было Даня, но тут же получил от Марка по почкам.

– Она тебе не Таша, ее зовут Глафира, – прошептал ему на ухо Марк. – А ты расскажешь мне обо всех, кто тебя покрывал, иначе даже на могилку к папаше сходить не сможешь.

Он опустил руку в карман джинсов Дани и тут же достал ее, сжимая в ладони прозрачный пакетик с белым порошком.

– Что это у нас такое? – глумливо поинтересовался Марк. Данила ничего не ответил, неотрывно глядя на неподвижно лежащего на земле отца и рыдающую над ним Анну Ивановну.

Под растерянными взглядами всех присутствующих Марк надел на Даню наручники, запихнул его в автобус и закрыл за собой дверь. Автобус тут же тронулся с места. Вдалеке раздался тревожный гул сирены «Скорой помощи», приехавшей на место слишком поздно.

* * *

В ее болезни все-таки были положительные моменты. Хотя на открытии завещания, на которое ее зачем-то позвали, Анна чувствовала себя не очень уютно. Все время спрашивала: где Генрих, когда же его выпишут из больницы? Она совсем не хочет заниматься его делами без него самого.

Глафира поддерживала ее под руку и была все время рядом. В небольшом кабинете, чьи стены были обшиты деревом и увешаны немного мрачноватыми пейзажами, нотариус объявил последнюю волю покойного.

Половину своих средств (а их размер потряс Глафиру до глубины души) Генрих Карлович Мамонтов завещал своему единственному сыну Даниле. Вторую половину он разделил между «Особняком», Натальей (Глафирой) Дорман и Анной Ивановной Сечиной. Последней он оставил «Усадьбу» и оплаченный на десять лет вперед счет за электричество. Анна Ивановна могла хоть каждый день устраивать праздничную иллюминацию, в ее доме не погаснет и лампочка.