– У меня это не сходится в голове, Уивер, – сказала я. – Сегодня утром видела папу, когда он привез молоко в отель. Он говорит, с самого пожара дети Хаббардов ни разу не приходили к нам завтракать.

– Стряпуха говорит, вчера видела Эмми на станции. Та продавала пироги и печенье. Сказала Стряпухе, что моя мама ее всему научила, вот она и делает, как велено.

– Не знаю. Может, ей понравилось быть сильной. Может, у нее раньше не было шанса попробовать, – сказала я, болтая ногами в воде. – А может, она просто устала от роли деревенской дурочки. Это все-таки утомительно.

Уивер усмехнулся, но ясно было, что ему не смешно.

Его мама осталась без крова. И кое-кто говорил, что Уивер сам виноват – нечего было обращаться к судье и искать справедливости. И если бы он не лез на рожон, а молча обошел этих трапперов стороной, ничего плохого не случилось бы.

Мистер Остин Клок, помощник шерифа, приезжал из Херкимера расследовать поджог – и в результате к обвинениям, которые выдвинул против трапперов Уивер, добавился длинный список новых. Однако никто не верил, что эти трое когда-нибудь предстанут перед судом и за все ответят. Потому что с того дня, как сгорел дом, их никто не видел. Мистер Клок сам сказал: почти немыслимо поймать людей, которые знают в Северных Ле‐ сах каждое дерево, каждый камешек и каждое укромное местечко. Они небось уже на полпути к Канаде и рассчитывают неплохо поразвлечься на денежки, которые мама Уивера откладывала ему на колледж.

Уивер после пожара почти не ел. И не говорил. И не улыбался.

– Стряпуха тебе придержала кусочек торта. Твой любимый, с кокосовым кремом, – сказала я.

Он не ответил.

– Я тебе говорила мое слово дня? Зайцеобразный. Смешное, правда?

Он потрогал воду большим пальцем ноги.

– Очень удобное слово, чтобы описывать тех, у кого передние зубы торчат вперед. Или нос дергается. Интересное слово, да?

Снова молчание.

– Похоже, тебе не очень интересно.

– Я буду и дальше тут работать, Мэтт, – сказал наконец Уивер. – После Дня труда. Я только что переговорил с мистером Моррисоном. Он сказал, работа для меня найдется.

– Но ты не сможешь! – удивилась я. – Ты должен быть в Нью-Йорке задолго до Дня труда! Занятия же начинаются в первую неделю сентября, так ведь?

– Я не еду.

– Что?! – я понадеялась, что ослышалась.

– Я не еду в университет. По крайней мере, пока мама не поправится. Не могу ее оставить совсем одну.

– Но она не одна! О ней Эмми заботится.

– И сколько это продлится? Еще месяц, чуть больше – и земля Эмми уйдет с молотка. К тому же мне теперь нечем платить за комнату, за билет на поезд, за учебники…

– А твой заработок? Разве ты его не откладывал?

– Это все уйдет на оплату комнаты для нас с мамой. У нас дом сгорел, не забыла?

– Но, Уивер, а как же… разве это не значит, что ты лишишься стипендии?

– Думаю, я их уговорю их попридержать ее годик, до следующей осени, – сказал он, но по голосу было ясно, что он и сам в это не верит.

Я не плакала, когда уехала мисс Уилкокс. И когда Марта Миллер говорил мне гадости. Я не плакала, когда папа ударом сшиб меня со стула, я не плакала в кровати в ту ночь, когда думала о Барнарде. Но тут я расплакалась. По-детски, навзрыд. Я рыдала так, как будто кто-то умер.

Впрочем, кое-кто и вправду умер.

Я видела его мысленным взором – высокого чернокожего мужчину в костюме с галстуком, гордого, бесстрашного, исполненного достоинства. Умеющего одной только силой слов переубедить полный зал других мужчин, склонить их на свою сторону. Я видела, как он шагает по городской улице с портфелем под мышкой, решительный, сосредоточенный, как бросает на меня взгляд, поднимается по пролету каменных ступеней и исчезает из виду.

– Нет, – выговорила я между всхлипами, – нет, Уивер, не надо!

– Мэтт, да что с тобой? Что случилось?

Я с трудом поднялась на ноги. Невыносимо. Невыносимо было думать, что он застрянет тут, будет работать в столовой, или в дубильне, или в лагере лесорубов. Изо дня в день. Из года в год. Пока не состарится и не обессилеет, и все его мечты не умрут.

– Нет, Уивер, поезжай! – выкрикнула я сквозь слезы. – Я позабочусь о твоей маме. Я, и Ройал, и Минни с Джимом, и мой папа, и миссис Лумис. Мы все будем о ней заботиться. Только поезжай! Пока ты не застрял тут на веки вечные, как мошка в янтаре.

Как я.

Сейчас, должно быть, пятый час утра. После того, как мне явилась Грейс, я так и не смогла уснуть заново. Небо за окном еще темное, но уже слышен шорох ночных зверушек, разбегающихся по норам, и первый, робкий щебет птиц.

Я прочла все письма Грейс – все, кроме одного, последнего.